ШЕСТОЙ МОРЯК - Евгений Филенко

Филенко Евгений Иванович

ШЕСТОЙ МОРЯК

роман

Часть первая. СКОЛЬЗЕЦ

На свете есть столь серьезные

вещи, что говорить о них можно

только шутя.

Нильс Бор

  Я снова слышу голоса.

  Это значит, у меня есть уши. И, как следствие, голова. По меньшей мере — голова.

  Тело, как свидетельствует мой прежний опыт, здесь вовсе  не обязательно. Бывало, что они обходились одной лишь головой. Если им нужно было только лишь задать вопрос и только лишь получить ответ. Уши — чтобы выслушать вопрос, и рот с языком, чтобы дать ответ. Даже глаза не обязательны. Но без головы — никак. Где же тогда пристроить рот и на что навесить уши?! Придумать что-нибудь другое никому и никогда не хватало воображения.

  Ненавижу, ненавижу эти самые первые минуты Воплощения, когда непонятно, что у тебя есть, что же тебе вернули эти... умельцы. Даже их самих ненавижу меньше, чем проклятую неопределенность первых минут!

  О чем они там говорят? А, чирикают между  собой. И язык какой-то странный, непонятный. Или это у меня мозг еще не работает как нужно? Однажды мне объясняли последовательность пробуждения мозга, какой участок включается в первую очередь, какой — в последнюю. Не все мои собеседники сплошь оказывались невежественными властолюбцами... Давно это было, и я уже почти все запамятовал.

  Нет, разумеется, если вдруг возникнет острая необходимость, я сумею восстановить все услышанное до мельчайших подробностей. Вплоть до интонаций говорившего, до морщинок и теней его лица, до складок его одеяния — если у меня в ту пору были глаза. А у него — лицо и одеяние. Вовсе, между прочим, не факт...

   Но прежде всего, помнится, должны выйти из забытья древнейшие инстинкты, как и при появлении на свет. Ориентировка  и самосохранение.  Все правильно. Они проснулись и работают. Я лихорадочно пытаюсь понять, где нахожусь и что вокруг меня творится на сей раз, а заодно и провести учет собственных свойств и атрибутов. Что они там себе решили по поводу меня, что вернули мне своей высочайшей милостью...

   И голоса у них какие-то не в меру резкие,  высокие, даже с подвизгом.

   Ну, это не так уж и важно. Могло пройти немало времени, многое могло измениться в том мире, куда меня сейчас вернули. Могло измениться вообще все.

   Хорошо  бы, чтобы это все еще были тукнругилухи. В конце концов, они не так уж плохо со мной обращались. Хотя вопросы задавали довольно неумные и порой жестокие. Даже по отношению к самим себе — но это уж их забота.

   Хвала Создателю, это никак не могут  быть кулпатсантры. Эти уже ушли, и ушли навсегда. Я сам был свидетелем их ухода. То, к чему они меня принуждали, было отвратительно. Даже для меня, повидавшего и познавшего все мерзости, вместившего в своей душе всех демонов ада. Гнусные твари... Да, кулпатсантры  ушли и уже не вернутся. Никто не возвращается. Это хорошо, как в случае с кулпатсантрами.

   И это печально, как в случае с авакуапеулиа.

   Вот о ком я буду вспоминать с непреходящей благодарностью — пока буду способен вспоминать. В конце концов,  однажды я узнаю столько, что  начну забывать. И не хотелось бы мне, чтобы авакуапеулиа оказались забыты в числе первых.

   Они воплотили меня только однажды. Как видно, из чистого любопытства и, может  быть, мимовольно. Воплотили меня всего, в целости и совокупности. Они смотрели на меня, а я смотрел на них и все ждал, когда они начнут от меня чего-то требовать, домогаться, вожделеть... Я даже не удержался и спросил первым. Они защебетали что-то на своем диковинном языке, который я так до конца и не усвоил, потом засмеялись и разошлись по своим делам. Просто оставили меня в покое. И я целую жизнь был предоставлен самому себе.

   Я обошел всю землю, переплыл все моря. Я узнал об окружающем меня мире больше, чем за все предыдущие Воплощения. И хотя я понимал, что это знание эфемерно, оно лишено всякого смысла, что к следующему Воплощению мир неизбежно изменится, я все равно испытывал к этому чудному народу одну только благодарность. Я желал бы хоть как-то их отблагодарить, но им ничего не было нужно от меня. Они просто смотрели на меня, а после разбредались кто куда, заливаясь своим удивительным серебряным смехом. Нет, не надо мной они смеялись. Просто все их существа почти целиком состояли из света, радости  и этого серебряного смеха. Ни с одним из них я не сошелся близко, да это было и невозможно. Они жили легко и коротко, как поденки.

   Я тоже хотел бы наконец умереть. Не так, как обычно завершается Воплощение, а так, как они.  Умереть раз и навсегда, распасться всему. Смешать свой разум с прахом. Рассеять по ветру свою память. Все равно то, что она хранит, никому не нужно. Никто и никогда не спрашивал меня о прошлом. Никому не было дела до того, что я пережил и запомнил. Все эти кулпатсантры, тукнругилухи, алерсэйгарызы, фуалеласилимы... они всегда хотели одного и того же. Авакуапеулиа не хотели ничего. Быть может, все они и не догадывались о том, что я... что такой, как я, способен помнить все, что со ним происходило от начала времен. Поэтому я смотрел на авакуапеулиа с завистью и желал себе такой же быстрой и легкой смерти.

   Но тот, кто произвел меня на свет, лишил меня этой возможности. Умирало мое тело, я же только  засыпал. Когда моему телу наступал срок, я принужден, был возвращаться в свое логово и проваливаться в небытие... до следующего Воплощения.

   Да, все они рано или поздно уходят с лица земли, и никто не возвращается. Только я один.

   Впрочем... что это я? Было и такое: ушли, ушли надолго и, как мне привычно думалось, навсегда. Их место заняли сначала одни, потом другие, и вдруг — снова они. Да, да, было и такое, что возвращались и задавали свои вопросы, причем те же самые, что и в прежнее Воплощение. Это было странно и в то же время курьезно. Вдруг узнать, что ничего в  мире не  меняется, и сосуды глупости не иссякают! Кто же это был? Фуалеласилимы? Нет, кажется, ислурсины.  Да, они самые. Ушли, потом вдруг вынырнули из небытия, задали свои глупые вопросы и снова исчезли. Наверное, теперь уже окончательно. Вот уже без малого полсотни воплощений, как о них ни слуху ни духу. Хотя... кто знает? Вдруг я открою свои глаза, а они стоят вокруг меня,  надменные, кичливые, очень гордые своей властью надо мной, и уже готовят мне свои дурацкие вопросы... те же самые,  что несколько эпох тому назад. И наивно полагают, что до них никто меня об этом спокон веку не спрашивал.

   Это уж как водится: те, кто приходит позднее, даже не подозревают, что здесь до них уже кто-то был, что они не первые, и даже не двадцатые...