ШЕСТОЙ МОРЯК - Евгений Филенко

   А по-моему, ты был просто самонадеянным ослом, Агнирсатьюкхерг Змееглавец! Изволите видеть: питал надежду, что все обойдется.

   Что старый хрен  Свиафсартон содеет  пару-тройку своих обычных фокусов, дабы произвести впечатление на киску-принцесску, тем самым сохранит лицо и с маразматически глубокомысленным видом объявит, что-де высшие силы равнодушны к злополучиям королевства.

   Что киска-принцесска вздохнет, может быть, поплачет-погорюет, и утешится — в сильных объятиях настоящего мужчины.

   А на престол взойдет новый правитель... эх, вот знать бы кто.

   Ну и дурак же ты был, Агнирсатьюкхерг, поделом же тебе! Был — потому что от тебя уцелела лишь оболочка. И эта оболочка, со всеми ее знаниями, со всеми тайными мыслями и помыслами, теперь досталась мне. И я намерен употребить ее для достижения своей цели с наибольшей пользой.

   Впрочем, Змееглавец многого не знал и не стремился знать. Кто мало знает, тот долго живет. Вот, к примеру, нищеброду с выгребных ям Охифурха... как бишь его?.. Ульретеогтарху... тоже мне, имечко! как у благородного!., а прозвище вполне подобающее — Говенная Морда... по слухам, недавно пошел восьмой десяток, если молва не врет, явился он неведомо откуда лет десять назад, ни черта-то не знает, кроме своей помойки, а живет-коптит и в ус  не дует... Хотя если взять того же Свиафсартона: уж столько знать, сколько он знает, никакой головы не хватит, а годков ему, пожалуй, что и побольше будет, чем Говенной Морде, а ведь туда же, живет-коптит, трех королей пережил, и Итигальтугеанера Свирепца, поди, тоже переживет — если, конечно, не сыщет при помощи вызванных из самой преисподней черных сил!..

   Тот, кто посулил ему, Агнирсатьюкхергу, возвышение при дворе, чертог в Хумтаве — богатой северной части города при жизни и курган в сто локтей высотой в Долине Королей после смерти, благоразумно сохранил свое лицо в тени, но оставил  свой личный знак в подтверждение твердости слов и дел. Где тот знак хранится, отныне ведомо только мне. От дуралея Агнирсатьюкхерга всего и требовалось, что проследить, дабы шум и крики, доносившиеся из королевской спальни, не достигли сторонних ушей...

   А и не было никаких криков! И шума особенного не было. Тому два свидетеля имеются — старший мечник Лиалкенкиг по прозвищу Плешивец и копьеносный сотник Когбосхектар по прозвищу Без Прозвища. Втроем стояли, втроем слушали, втроем и перед синклитом жрецов оточлись, слова друг друга крест-накрест подтвердив возложением рук на алтарь Мриосианза и пролитием крови в чашу Ийдебгеттаура. Сволочь жрец, глубоко секанул мою ладонь своим кинжалишком... А доносились ли из спальни короля  крики, голоса либо иной какой шум? Нет, не доносились. А выходил ли король из спальни своими ногами либо влекомый неким третьим лицом или же группой лиц, по своей воле или по принуждению? Нет, не выходил. А замечено ли было входящим в спальню короля некое третье лицо или же группа лиц, из числа тех, кому это не приличествует ни по чину, ни по степени родства, либо даже и приличествует? Нет, не замечено. Точка. Ни Мриосианз, ни Ийдебгеттаур кривды не узрели и уличающих оную знамений не выказали.

   Потому  что спрашивал исключительно о дверях, о шуме за дверями, о подозрительных тенях в коридоре да посторонних в королевском дворце, и ни одному из жрецов не взбрело на ум задать простой и точный вопрос: кто надоумил да что посулил?..

   Но что-то не понравилось мне тогда в ответах моих подельников, и уже тогда зародилось смутное подозрение, что недоговаривают они и ведают чуть больше, чем говорят. Эх, палачей бы сюда из подземелий Узунтоймалсы с их снарядами для извлечения признаний из сомкнутых уст... да вот не хватило жрецам проницательности.

   А мне — хватит.

   Вот только с кого начать? С Плешивца или с Без Прозвища?

   Выбор не так прост, как кажется.

   Измещение — это вам не с кочки на кочку скакать. Это дорога в один конец, обратного пути нет. Потому что оставленное мною тело — словно поношенная одежда, и годится разве на удобрение. Двум душам в одном теле не обитать, прежнюю душонку я оттуда вытолкнул, изместил, а теперь еще и сам изготовился сбежать. Так было  заведено,таков Уговор.

   А если я намечу для нового Измещения не то тело, какое нужно, не с той памятью?! Это значит — суждено мне  какой-то отрезок пути блуждать в потемках.

   Одно только любопытно: что случается с душой, которую внезапно и без спросу вышвырнули вон из собственного тела? Испаряется ли она, как утренняя роса, или слоняется по земле без пристанища, кляня злую судьбу  да лиходея-телохвата?..

   — Что вытаращились? — спрашиваю я, ухмыляясь. — Не узнали? Я все тот же добрый Агнирсатьюкхерг Змееглавец. И мы сейчас двинемся во дворец, где я хотел бы заняться расследованием странного исчезновения нашего доброго короля...

   — А что случилось  с Элмизгирдуаном Угольно-Черным? — опасливо спрашивает Свиафсартон.

   — Это еще кто таков?!

   Старый хрен тычет неверным пальцем в сторону Каменного Алтаря.

   Так вот как они называют меня в своих ритуалах. Элмизгирдуан... Угольно-Черный... хм... Почему, зачем?! Впрочем, не хуже и не лучше других, должны  же они  как-то меня обозначать...

   В сгустившихся сумерках внутри Каменного Алтаря можно различить бесформенную груду, похожую на кучу навоза после стада носорогов — если бы тем вдруг удумалось опорожниться в одно время и в одном месте. Так вот как я выгляжу в глазах огиссов... вернее, выглядел. Потому что обратной дороги нет, и воротиться в эту навозную кучу, вдохнуть в нее жизнь и вернуть ей прежний, наводящий ужас облик мне уже никогда не удастся.

   А ведь это все, что осталось от целой расы тукнругилухов. От целого мира, что предшествовал этому! Большая навозная куча. Угольно-черная... Занятно.

  — Сожгите на рассвете.  Или пустите на удобрение. Иного применения этому нет.

  — Ты не будешь... оскорблен?

  — Оскорблен?! Ха... Нисколько.

  Знали бы они, сколько миров до них обернулось навозной кучей...

  Киска-принцесска семенит рядом, в своем развевающемся плаще, который чересчур велик для ее юного тела, и я ощущаю бурлящее в ней любопытство. Ей невтерпеж заговорить со мной.

  Раньше она о таком, небось, и не помышляла. Агнирсатьюкхерг Змееглавец, грубый солдафон с невнятной речью и похотливыми глазками, был ей безразличен и даже мерзок. Это его уделом было жарко сопеть и облизываться, глядя ей  вослед. Мнить себя принцем крови, делящим с ней королевское ложе, наяву же овладевая изукрашенной потаскухой в Веселом квартале. Одиноко взгнетать свой детородный снаряд в казарменном нужнике, вызывая в распаленном воображении ее дивный облик...