ШЕСТОЙ МОРЯК - Евгений Филенко

  — Я могу обратиться к тебе? — наконец отваживается она.

  — Все, что угодно, Небесница.

  — В тебе  осталось что-то от Змееглавца?

  — Только это тело. И немного воспоминаний.

   Здесь я немного кривлю душой. На самом деле многое, очень многое осталось от Змееглавца.

  — Кто ты? Демон? Злой дух? Призрак, блуждающий между живыми?

  — Ни то, ни другое, ни третье. В вашем языке нет названия для моей сути. Я — первый и, возможно, единственный в своем роду. Никогда ничего не слышал о других таких, как я.

  — Но у тебя есть название для своей расы?

  — Нет, Небесница. Моя раса — это я сам. Когда мне дают имя, моя раса обретает название. Хм... Раса угольно-черных элмизгирдуанов.

  — И все же...

  — Скажу одно: я видел демонов. Я видел всех демонов ада. Они приютятся в моей душе, и еще останется место. Я встречал злых духов. Перед моей злобой они были кротки, словно играющие на лужайке дети. Я встречал призраков. Сейчас я думаю: в том, что они блуждают между живыми без успокоения, есть и моя вина. Где-то позади нас тащится, кляня судьбу и собственную глупость,  бестелесная тень Агнирсатьюкхерга Змееглавца.

   Аталнурмайя в испуге оборачивается.

   Я заливаюсь смехом...  у Змееглавца был довольно неприятный смех, скорее смахивающий на ослиное взревывание. И я поневоле ловлю себя на том, что по-прежнему гляжу на киску-принцесску его глазами. Его жадными, похотливыми зенками. Проникаю взором под трепещущие покровы, мысленно срываю их и дорисовываю воображением пленительные очертания ее юного тела... нетрону тую грудь... неласканный живот... невспаханное лоно...

   Змееглавца можно понять. Смел ли он надеяться при жизни, что Аталнурмайя Небесница заговорит с ним, как с равным, да еще проявит к его особе столь жгучий  интерес?!

   — Значит, ты злой демон?

   — Я не демон, Небесница. Но во мне — бездна зла.

   — А есть ли в тебе хотя бы крупица добра?

   — Во мне скрыты бездны всего, что рождалось во всех  мирах. Следовательно, есть место и добру. Но...

   — Что же, договаривай!

   — Меня редко пробуждают для добрых дел.

   — Как мне называть тебя?  — снова шепчет принцесса. —  Кто ты сейчас — Агнирсатьюкхерг или Элмизгирдуан?

   — И снова ни то, ни другое, Небесница. С каждым Воплощением я становлюсь иным. С каждым Измещением я меняюсь. И при этом всегда остаюсь самим собой. Придумай мне имя и называй этим именем. В конце концов,  это лишь звуки твоего нежного голоса.

   — Скользец, — с улыбкой произносит она.

   — Отчего же Скользец?!

   — Оттого, что ты скользишь между временами и мирами, от тела к телу. А захочешь тебя поймать — ты проскальзываешь между пальцев...

  Скользец... надо же такое придумать! Смешное имя. Пришел Скользец — вам всем конец.

  — Эта способность — лишь малая часть меня. Произнесенное Веление сделало ее моим главным оружием в этом  мире. Иная формула Веления — иные способности... Никто еще не ухитрился стребовать с меня того, что было бы для меня невозможным.

  — Должно быть, эти люди не страдали избытком фантазии.

  — Люди? Хм... пожалуй. Не страдали. Все их желания, все Веления были довольно однообразны. К тому же это были не люди. Впрочем, это вопрос терминологии.  То, как они себя называли, было вполне сходно по смыслу.

  — Значит, мы не первые в этом мире?

  — И даже не двадцатые...

  — Так ты бессмертен, Скользец?

  — О нет, Небесница. Я смертен, и не просто смертен. Я бесконечно смертен!

  — Что это значит?

  — Исполнив Веление, я должен умереть вместе со своим телом. До следующего Воплощения... Таков древний Уговор. Смерть — всегда смерть. Но когда к ней привыкаешь, она становится разновидностью сна.

   — А разве никто не желал  измерить пределы твоих способностей?  Хотя бы из чистого любопытства? Например, приказать тебе убить себя раз и навсегда...

   — Никто, Небесница. Меня не вызывают из любопытства. Меня вызывают от безысходности.

   Я не хочу рассказывать ей про авакуапеулиа. Это слишком светлое воспоминание, слишком личное, чтобы делить его с посторонним существом, с кем я очень скоро принужден буду расстаться навсегда. Это неизбежно. Все уходили, уйдут и огиссы... вернее, люди — как они себя  называют. Обозначение не хуже и не лучше других.

   — Но ты мог бы?

   — Что? Убить себя? Разумеется, Небесница. Это не вопрос. Но... Разумеется, я устал, и в минуты слабости мечтаю тихо и безмятежно умереть. Но я не хочу убивать себя!

   — А если тебе прикажут?

   — Не в этом Воплощении. Я уже выслушал Веление и намереваюсь его выполнить. Даже если в конце концов  все пожалеют об этом...

   — Что означают твои слова?

   — Только то, что они означают.

   — Но ты найдешь моего отца, Скользец?

   — Я найду вам короля. Я начал цепь Измещений, а на другом конце этой цепи меня ждет твой отец, живой или  мертвый.

   Аталнурмайя поджимает губки. Многое отдал бы, чтобы проникнуть в ее мысли. Но сделать это я могу одним  лишь способом — Измещением.

   Впрочем, ничто мне не препятствует.

   Возможно даже, что она что-то знает о судьбе своего  отца. Возможно...

   Но пока мне хочется видеть ее рядом с собой, нежели самому быть внутри нее. Ох, уж эти оковы тела, тени чу жих чувств!..

   Возле рощи на окраине Алтарного поля нас дожидаются кони. Вернее — звери, которых здесь называют конями и используют для верховой езды. Раньше «конями» называлось совсем другое... Здесь же переминается с ноги на ногу и нервно зевает полусотня копейщиков в походных латах. Среди них — Когбосхектар Без Прозвища. Огромный, волосатый, косматая грудь, косматые лапы, жесткая черная шерсть пробивается даже на расплющенном носу. Не проронив ни слова, смотрит на меня с подозрением.  Копье в его руках кажется тростинкой.

   Мы молча стоим и ждем,  пока притащится старый хрен Свиафсартон Страхостарец. Как бы не загнулся по дороге... Пособить ему нет никакой возможности. Коня не пошлешь. Традиция первая: на Алтарное поле можно ступать лишь жертвенным животным. То есть пришлось бы того конька сразу и почикать... А на руках его допереть можем лишь мы двое, я да принцесса. Традиция вторая: на Алтарное поле можно ступать лишь посвященным. Принцесса посвящена от рождения. Агнирсатьюкхерга пришлось посвятить непосредственно перед ритуалом и на скорую руку. До сих пор саднят сакральные надрезы на плечах и спине. Но от этой неприятной повинности нас, по счастью, избавляет традиция третья: до магиеносных иерархов на Алтарном поле нельзя дотрагиваться никому, кроме им же равночинных.