Психопомп - Александр Иосифович Нежный
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Юрий Петрович, сказала Оля. Полуоткрыв глаза, он потянулся к пепельнице, но не успел: пепел упал ему на брюки. Боже, опечалился он, поспешно стряхивая пепел с колена. Так и дырку прожечь недолго. Совсем новые. Я вас слушаю. Она собралась и, как ей казалось, твердым голосом спросила, вам Люся сказала, что у меня сумка? Вы, по-моему, желаете узнать тайну… так, так… следствия, – с неприязненным выражением полного лица произнес Кулаков. И вы, гражданка Голубева, еще ничего не написали. Играть будем? Тянуть будем? Спрашивать будем? А надо отвечать. Но ведь… попыталась возразить она, но светло-голубые глаза Юрия Петровича налились злобой, он хлопнул ладонью по столу и крикнул, хватит овечку изображать! Ты волчица, а не овечка! В овечью шкуру влезла, и думает, я поверю! А не думает, что я зверей вот этим, – и он ткнул пальцем в кончик своего слегка курносого носа, – за три версты чую! Твой кокаин! Не хочешь признать – отправлю в камеру. Там будешь думать… так, так… о жизни своей. Оля представила себе тюремную камеру, тусклый свет, решетки на окнах, гремящих ключами надзирателей, и у нее перехватило дыхание. Пожалуйста! – взмолилась она. Я вас очень прошу. Я правда не виновата. Ладно, зевнув, равнодушно произнес Кулаков. Не хочешь признаваться – не надо. У тебя и так положение хуже некуда, а будет еще хуже. Пеняй на себя, а мы обойдемся. С глубоким вздохом замученного человека он взял трубку телефона и произнес слабым голосом, ну, как там? Ну, хорошо, ведите. Через несколько тягостных минут дверь распахнулась, и вслед за пожилым полицейским в кабинет вошла Люся. Оля кинулась к ней. Ты что про меня наплела! Это твоя сумка, твой кокаин и твои деньги! Вы, Голубева, сядьте, велел Кулаков. Сядьте и успокойтесь. И вы, Кузнецова, тоже присядьте. Вон стульчик, садитесь. И расскажите нам, у кого вы брали наркотики для распро… и-и-ах-х… сладко зевнул он, распространения… для продажи, то есть кому отдавали выручку. Взглянув на Олю тусклыми глазами, Люся едва слышно прошептала: прости. Так получилось. Лицо у нее было серое, и на лбу резче проступили морщины. Кулаков еще раз зевнул, покрутил головой, обругал жару и сквозь третий зевок невнятно проговорил, расскажите, вот как здесь, – он поднял над столом исписанные с обеих сторон страницы протокола, – вы вчера нам рассказывали. Люська опустила голову. Ну, ну, ободрил ее Кулаков. Живее, Кузнецова. Чего вы тянете. У нее, у Оли… Какой Оли?! – крикнул Кулаков. Оля, Галя, Маша, Саша… Не чай сюда пришла пить с подругами, а на допрос! И на очную ставку! Говори как положено! У Голубевой, тихо промолвила Люся, брала наркотики… продавала… и деньги ей относила. Люська! – ахнула Оля. Да ты в своем уме?! Как ты можешь?! Она врет! Зачем… зачем ты врешь?! Почему вы ей верите?! Ну, ну, снова сказал Кулаков. Спокойней, Голубева. А вы, Кузнецова, давно ли вы с Голубевой… так, так… сотрудничаете таким вот преступным образом? Год, не поднимая головы, ответила Люся. Не меньше года. А может, и больше. И как, вытягивал из Люси Кулаков, у вас происходило? Встречались где? Как часто? И с ужасом слышала Оля, что она встречалась с Люськой раз в десять дней, Люська приходила к ней, на Гончарный, поздно вечером, чтобы отдать выручку, получить свою долю и новую партию товара… Кулаков перебил. Какого товара? Кокс… ну, кокаин то есть, угрюмо сказала Люся. Но чаще – гашиш. Вот, Ольга Васильевна, торжественно произнес Кулаков, такое мы имеем свидетельство. Из первых рук. Свободна, Кузнецова. Уведи, кивнул он полицейскому. Когда затворилась дверь, очень довольный Юрий Петрович Кулаков обратился к Оле со словами, как бы веревочке ни виться, все равно будет конец. К чему отрицать? Негодовать? Убеждать в своей непричастности к этому грязному, подлому, жестокому бизнесу? И все из-за денег. Как низко пали люди. Если бы какая-нибудь идея… Можно понять даже смертника с поясом шахида – он, с одной стороны, мстит неверным, а с другой, получает пропуск в Рай. Собственно, а почему «он»? Какая-нибудь одержимая Лейла. Повязалась смертоносным поясом, и в толпе мирных обывателей, жующих резинку, пьющих кока-колу, вкушающих яблочный пирог, завопила диким голосом: Аллах акбар! и дернула за шнурок. Вспыхнуло, грянуло… На полном лице Кулакова мелькнула улыбка. Но травить мальчиков и девочек ради пополнения собственного счета – какое богомерзкое дело! Он покачал головой. В аду будете гореть, Ольга Васильевна, с удовольствием сообщил Кулаков. Есть, однако, возможность изменить свою участь. Откройтесь, дорогая Оля, вы уж позвольте мне… Представьте, вы у священника на исповеди. Утаите ли вы ваши грехи? дурные мысли? недостойные поступки? У нас здесь тоже своего рода церковь; к нам тоже приходят грешники. То есть их приводят, но это не меняет сути. И мы тоже даем им возможность для покаяния. Сжальтесь над собой, Ольга Васильевна! Подумайте о своей жизни! Подумайте, что через десять лет вам будет уже тридцать шесть, а через пятнадцать… Жуткая открывается картина! Лучшие годы вы проведете в неволе. Зона заберет все ваши силы, выпьет вашу молодость, сотрет вашу красоту, превратит вас в пожилую, озлобленную женщину, сознающую, что жизнь прошла мимо. Так говорите же, не сдерживайте себя! И тогда и наш суд, и суд последний, Страшный, будут к вам благосклонны. Смелее, Ольга Васильевна! И знайте – вы никого не предаете. Вы всего лишь помогаете обществу избавиться от кучки злодеев. Ну?! Прямо глядя в его светлые голубые глаза, Оля повторила. Не имею к этому никакого отношения. Она вспомнила фильм, где вот так же хватают невинного человека и обрушивают на него леденящие кровь обвинения, – вспомнила и как могла твердо объявила, что требует адвоката. Кулаков расхохотался. Всему свое время, проговорил он сквозь смех. Будет вам и суд, и адвокат, и дальняя дорога. Помолчав, он принялся выстукивать пальцами по столу и напевать: торе-е-адор, смеле-е-е,
