Рыбья кровь - Евгений Таганов

Ночь прошла спокойно. Наутро войско взялось готовить Турус к обороне: чинили поврежденную ограду, укрепляли смотровые вышки, превращая их в боевые башни с камнеметами на верхней площадке, рыли ров и насыпали вал вокруг своего стана, собирали еще пять пращниц, направленных в сторону реки. Как быть с ладьями, Дарник не знал. Явившийся в Турус с дюжиной родных и двоюродных братьев, Буртым предложил у самых быстроходных судов срубить мачты и затаить их в камышах, чтобы, погнавшись за остальными ладьями, хазарские диремы подставились под внезапный удар сбоку. Так и решили сделать.

К полудню дальние дозоры сообщили о трех больших судах, идущих к Турусе снизу, чуть позже пришла весть о приближающемся с юга конном войске в черных одеждах. Это были знаменитые гурганцы, умеющие на скаку подцепить копьем женское кольцо. Про них Маланкин сын слышал еще от Вочилы, мол, в отличие от других степняков они никогда не избегают рукопашной схватки, а даже сами к ней всегда стремятся, прекрасно владея всеми видами оружия.

Взяв с собой катафрактов, арсов и сеченцев с пешцами за спиной, Рыбья Кровь немедля двинулся им навстречу. Сзади едва поспевали десять колесниц. В двух верстах от Туруса оба войска встретились.

Пять сотен гурганцев, вооруженные длинными пиками, луками и мечами, трусили широкой колонной в сопровождении десятков двуколок с конскими доспехами. При виде липовцев они, вместо того чтобы с ходу атаковать, остановились и принялись надевать конские доспехи на своих лошадей.

По знаку Дарника пешцы спрыгнули на землю, а катафракты пересели с запасных коней на боевых с уже надетыми доспехами. Забыты были все прежние навыки по дальнему обстрелу и победе на расстоянии. Не давая гурганцам построиться, катафракты, а за ними остальные конники с пиками наперевес ринулись на них. Два войска сшиблись в чистом поле.

Князь с двумя ватагами дружинников не лез в гущу сражения, выжидал, что будет дальше. Построившиеся пешцы и колесницы, боясь попасть в своих, тоже бездействовали. Гурганцы достойны были идущей о них славе – сражались умело и яростно. Их подвело отсутствие должного построения, пока передняя сотня истреблялась липовцами, остальные находились в столь тесной мешанине, что не имели возможности прийти на помощь соратникам. Начатый пешими лучниками и камнеметами обстрел задних рядов гурганцев еще больше усилил их сумятицу. Давя друг друга, хазарское войско стало отступать. Арсы и сеченцы только этого и ждали. Поймав боевой кураж, они вдвое усилили натиск, и отступление гурганцев превратилось в бегство. Но даже в бегстве некоторые из них ухитрялись оборачиваться и стрелять из луков в своих преследователей.

Убедившись, что это сражение выиграно, Дарник оставил небольшой отряд для сбора трофейного оружия, а остальных повел назад, к крепости. Там речное сражение уже тоже закончилось, однако с достаточно сомнительным результатом. Уничтожить удалось лишь одну дирему, две другие отошли с незначительными повреждениями. У дарникцев было полностью разбито, сожжено и потоплено пять судов, и это при том, что удался и неожиданный боковой удар безмачтовых ладей, и обстрел пращницами с берега. Ромейский огонь оказался более смертоносным оружием, чем все липовские камнеметы вместе взятые. И победа досталась дарникцам только потому, что у противника кончился запас горшков с горючей смесью. Убитых, сожженных и утонувших ополченцев было за полторы сотни. Подсчет потерь в сухопутном сражении радовал больше: на пятьдесят убитых конников приходилось две с половиной сотни убитых гурганцев (вошедшие в раж арсы пленных не брали, кровожадно добивая раненых).

Неделю простояло липовское войско близ Туруса, приходя в себя и занимаясь строительными работами. Дарник не шутил, когда говорил, что намерен оставить хазарскую крепость за собой, и хотел превратить пограничный пост в неприступную цитадель. Ополченцы продолжали копать и насыпать второй оборонительный полукруг. Пригнанные с собой плоты раскатали по бревнышку и стали возводить из них трехъярусные боевые башни, две из них возле берега реки обкладывали еще камнями, чтобы обезопасить от ромейского огня. Усиленно ловили и вялили рыбу, заготавливали сено, арсы с сеченцами устроили в степи большую загонную охоту, накормив свежим мясом все войско и наготовив впрок солонины и копченостей. Лисич со своими обозниками покупали у бродников и сколачивали сами боевые повозки и колесницы. Все ладьи, кроме одной норковской, князь отослал в Малый Булгар за ополченским пополнением.

За это время мимо Туруса проплыло немало торговых судов. Лишь некоторые из них на всех веслах старались проскользнуть мимо, остальные послушно останавливались и не возражали против досмотра своих грузов. Торговых пошлин Дарник пока брать не велел, хотел лишь показать, что у Туруса теперь новые хозяева. Не возражал и против прохода торговых хазарских судов вверх по течению – воины могут воевать, а купцы пусть делают свое дело.

На пятый день со стороны Калача показалась дирема, войско быстро собралось и вооружилось. Двухъярусное судно со свернутым парусом и бесчисленным количеством весел горделиво двигалось по центру реки. На носу был поднят переговорный флаг. Дарник велел поднять такой же на смотровой вышке. Дирема остановилась напротив Туруса в добром стрелище от берега, и с нее в привязанную у кормы лодку спустились гребцы и переговорщики. Дарник принял их в своем сарнакском шатре, поставленном посреди крепости.

Калачские переговорщики хотели выяснить, почему липовский князь нарушил мирный договор, существующий между Хазарией и русским каганом, а также выкупить из плена турусского воеводу и еще двух знатных пленников.

– Танаис раньше назывался рекой Рус, – отвечал им Рыбья Кровь. – Разве вы спрашивали разрешения, когда пришли сюда, построили здесь свои крепости и стали взимать торговые пошлины?

– Но у нас существует договор с вашим каганом, его признают и ромеи, и магометане, – как неразумному ребенку объяснял Дарнику главный переговорщик, одетый в шелковые одежды. – Тебя накажут ваши собственные князья. Мы предлагаем тебе выплатить виру за причиненный ущерб в десять тысяч дирхемов и вернуться в свое княжество, тогда мы согласны забыть, что здесь произошло.

– Какое совпадение, – насмешничал липовский князь, – я тоже хочу взять с вас виру в десять тысяч дирхемов за все ранее взятые пошлины. Разве справедливость не выше случайно подписанных договоров? Заплатите виру, перестаньте брать с русских купцов пошлину, и я не трону ваш Калач.

– Я должен передать твое требование калачскому тархану, – уклончиво сказал переговорщик и перевел разговор на выкуп троих пленных, предлагая за них шестьсот дирхемов.

– Мы можем вернуть вам только пятьдесят пленных по пятьдесят дирхемов за каждого. Или так, или никак. – Дарник был категоричен.

Калачцы принялись спорить, доказывая, что существуют определенные цены, по которым выкупают тех или иных пленных, и никто не вправе их сильно завышать. Разозлившись, Рыбья Кровь приказал привести палача и трех знатных пленных.

– Правильно ли я понял, – ледяным голосом обратился он к переговорщикам, – что если я не вправе слишком завышать цену выкупа, то могу ее как захочу уменьшать?

Калачцы молчали, чувствуя какой-то подвох.

– Я предлагаю отдать вам всех троих за четыреста дирхемов. Но раз цена меньше, то и пленника должно быть меньше. Если вы согласны, то сейчас им всем отрубят по одной руке.

Такого поворота никто не ожидал. Пленные, поняв, в чем дело, решительно замахали руками, желая лучше в целости оставаться в плену. Переговорщики, посовещавшись между собой на своем языке, приняли условия князя. Немного погодя нужная сумма серебряных и золотых монет была отсчитана, и пленных по одному десятку стали перевозить на дирему. Дарник не мог отказать себе в удовольствии пошутить еще раз. Так как пленных было все же больше пятидесяти человек, он троих знатных хазар не пустил к лодке, говоря, что за всех пленных свыше условленного числа нужно доплатить особо. Калачцы подняли настоящий бабий крик.

– Ладно, – сказал Рыбья Кровь. – Забирайте всех.

Но всех так и не забрали, один из пленных, худенький юноша, почти мальчик, неожиданно бросился к ногам князя и на чистом словенском языке попросил разрешить ему остаться в дарникском войске.

– А почему ты просишься только сейчас? – удивился Дарник.

– Все говорят, что ты словенам, что воюют против тебя, отрубаешь руки, – отвечал мальчик.

– Ну, так это и сейчас не поздно сделать. Палача сюда, – приказал Дарник, едва сдерживая улыбку.

– А сейчас нельзя. Меня уже выкупили, и я пришел к тебе как вольный бойник, – бесстрашно глядя на сурового князя, объяснил юный словен.

Окружающие дружинники-арсы громко захохотали, так им понравился дерзкий мальчишка. Понравился он и Дарнику, и сначала его приставили в малую дружину быть у всех в услужении, а чуть позже перевели в услужение самому князю. Звали подростка Корнеем, он, как и Дарник, был из запрудников. Сбежав с приятелями из родного селища, он очень скоро остался совершенно один и, ничуть этим не смутившись, продолжил свой путь в южные земли. Слушая его веселую болтовню, Маланкин сын узнавал в нем себя: та же любознательность и бесконечная вера в то, что с ним не может случиться ничего страшного. Разница заключалась лишь в том, что Рыбья Кровь сразу стал собирать вокруг себя вооруженных соратников, а Корней продолжал путешествовать в одиночку: жил у степняков, ловил рыбу с бродниками, напросился в крепость к турусцам. Умел читать и писать, знал счет и мог легко объясниться на полдюжине языков. Но самым поразительным его даром была необыкновенная, прямо сказочная чувствительность. Если Дарник только в минуты тревоги и опасности мог почувствовать мысли и чувства окружающих людей, то Корней умел чувствовать окружающих в любом своем состоянии. Видимо, это качество да плюс еще неуемная живость и отзывчивость, заставлявшая его бросаться на помощь любому человеку в затруднительном положении, и оберегали Корнея в его скитаниях.