Рим. Роман о древнем городе - Стивен Сейлор

– Ты помнишь, когда весталок обвинили в нарушении обетов?

– Как мог я забыть? – сказал Плавт. – Несколько дней весь город был одержим скандалом. Это отвлекло мысли людей от Ганнибала и дало возможность свалить вину за случившееся при Каннах невесть на кого. Как будто парочка весталок, даже если они и вправду лишились целомудрия, может быть в ответе за столько смертей! Согрешили весталки или нет, но, пожелай люди действительного отмщения за постигшую город беду, им следовало бы похоронить заживо хвастуна Варрона вместо той бедной девушки.

Гракх резко вздохнул:

– Ты забываешь о моем статусе, Плавт. Как начальник конницы, я представляю государственную религию чуть не в той же степени, что и великий понтифик. Сомнение в вердикте или наказании весталок граничит со святотатством.

– Тебе, конечно, виднее. С меня что взять, я ведь сельский малый из Умбрии, и, хотя вроде пообтесался в городе, ваша государственная религия все еще кажется мне больно уж замысловатой.

– Я не шучу, Плавт. Сейчас такое время, когда с патриотизмом и государственной религией не шутят. Ты должен следить за тем, что говоришь.

Драматург пощелкал языком.

– Взял на заметку! Ну, так что ты говорил?

– Весталка Флориния была наказана должным образом, но Опимия ускользнула от кары, покончив с собой. Было предпринято гадание, и отклонения в полете птиц показали, что боги не удовлетворены. То, что одну из провинившихся весталок не удалось похоронить заживо, необходимо чем-то возместить. Чтобы узнать, чем именно, обратились к Сивиллиным книгам. Был найден стих.

Гракх процитировал найденный отрывок:

Агнец, для жертвы назначенный, смог умереть раньше срока, того в искупленье.Новых животных две пары найти надлежит, и до новой луны наступленья.С северных взятых и с южных полей, непременно предать умерщвленью.

Плавт наморщил лоб.

– Вот бы мои покровители проявляли к моим поэтическим огрехам такую же снисходительность, какую проявил в свое время Тарквиний к творению Сивиллы. И как были истолкованы эти прелестные строки?

– Жрецы посовещались. Было решено, что, дабы очистить город от грехов весталок, нужно похоронить заживо пару галлов и пару греков.

Плавт покачал головой:

– Но человеческие жертвоприношения – это порочный обычай карфагенян и одна из причин того, почему мы смотрим на них сверху вниз, как на дикарей.

– Ни твое положение, ни мое не позволяет подвергать сомнению диктат Сивиллиных книг. – Гракх вздохнул. – Жрецы пришли ко мне за списком имен.

– К тебе?

– Куриальные эдилы ведут списки всех иностранцев, проживающих в Риме, а также списки всех рабов с указанием их национальности. Жрецы попросили у меня эти списки. Я предоставил их. Как жрецы определили этих двух галлов и этих двух греков, не знаю, но они сообщили мне о своем решении сегодня утром.

Плавт хмыкнул:

– У меня самого есть парочка галлов и куда больше греков!

И тут лицо его вытянулось.

– Клянусь Геркулесом! Так вот почему ты сюда заявился? Отмена «Хвастливого вояки» была лишь плохой новостью. А новость похуже, ты сказал…

– Один из греков, которых они выбрали, – Гиларион.

Кезон, слушавший Гракха, ахнул.

– Ты, конечно, получишь надлежащую компенсацию, – поспешно сказал Гракх, пряча глаза.

– Компенсацию?

– За то, что твою собственность принесут в жертву.

– Но… почему Гиларион?

– Не знаю. Жрецы выбрали эти имена. Великий понтифик подтвердил их решение.

– Я так понимаю, что у меня нет выбора в этом вопросе?

– Абсолютного никакого. Ликторов отправили к твоему дому до того, как я пришел сюда. Я думаю, они уже взяли Гилариона под стражу. Рабочие начали копать яму на Форуме Боариуме еще ночью. Погребение будет произведено сегодня пополудни. Как говорится в старой этрусской поговорке: «Хорошо сделано то, что сделано быстро».

Плавт обхватил голову:

– Ох уж этот проклятый стук.

Тиберий Гракх попрощался и ушел.

Кезон почувствовал слабость в ногах. Он ощущал в голове дрожь, которая обычно предшествовала припадкам, в глазах туманилось, подступали слезы. Кезон содрогнулся, но не заплакал.

– Безумие! – прошептал Плавт. – Когда приходит беда, такая как Канны, людям следовало бы перед ее лицом становиться мудрее, справедливее и добрее. Но нет, они винят чужеземцев, карают невиновных, а если ты укажешь им на их безумие, назовут тебя предателем и святотатцем! Слава богам, что у меня есть сосуд, в который я могу выплеснуть самые мрачные чувства, – мои комедии! Иначе я сошел бы с ума, как и все остальные.

– Твои пьесы не мрачные, – печально возразил Кезон. – Они заставляют людей смеяться.

– Комедия мрачнее, чем трагедия, – сказал Плавт. – Смех никогда не рождается иначе как из чьего-то страдания, обычно моего, а теперь вот – бедного Гилариона!

Они вдвоем неподвижно стояли долгое время, морщась от стука молотков. Неожиданно Кезон встрепенулся и нахмурил лоб.

– Это… мой родич Квинт?

Молодой командир со знаками различия военного трибуна размашистым шагом целеустремленно шел через открытое пространство цирка. Кезон подбежал к нему.

Квинт был бледен и изможден. Его лоб пересекал свежий шрам, но никаких признаков более серьезных ран не было.

– Ты жив! – воскликнул Кезон.

– Волею богов.

– Мы не получали никаких вестей. Твой отец заболел от беспокойства.

– Но даже при том умудрился прибрать к рукам власть над городом. Я так понимаю, что его назначили диктатором.

– Ты видел его?

– Я только что прибыл.

– Какие новости?

– Новости?

Кезон страшился спросить.

– Что Сципион?

Квинт улыбнулся:

– А то ты не знаешь? Он снова доказал свою отвагу, так же как и при Тичино. Если и есть среди римлян, уцелевших после Канн, настоящий герой, то это Сципион.

– Расскажи мне!

– Наемники окружили нас со всех сторон. Резня была страшная. Лишь горстке удалось прорваться и ускользнуть. Мы спасли свои жизни, но были рассеяны, ошеломлены, в большинстве своем ранены и в любой момент могли попасться на глаза врагу. Прошло немало времени, прежде чем некоторым из нас, таясь от рыскавших повсюду вояк Ганнибала, удалось собраться вместе. Но когда мы более-менее оторвались от противника и пришли в себя, возник спор: кто нас поведет и куда? Признаюсь, я был среди тех, кто поддался отчаянию и предлагал совсем покинуть Италию. Мы предполагали, что Ганнибал сразу пойдет на Рим, сожжет город и обратит граждан в рабство. В Испании есть римская армия, римский флот ведет войну на море. «Присоединимся к ним, – говорил я, – и посмотрим, куда поведет нас Фортуна, потому что с Римом покончено и возвращаться некуда». Но Сципион и слышать об этом не хотел. Хотя именно его отец и брат находились в Испании, он заявил, что не собирается присоединяться к ним, пока Рим нуждается в его защите. Наш страх Сципион подверг осмеянию, пристыдил нас и заставил дать клятву Юпитеру не покидать город в беде, погибнуть, сражаясь за него, но не сдаться Ганнибалу. И вот ведь интересно – стоило дать эту клятву, у нас словно гора с плеч свалилась. Мы поняли, что выдержим все, потому что Сципион вернул нас на дорогу чести. Потом стали наблюдать и выжидать. Проходили дни, но Ганнибал не предпринимал попыток пойти на город. Нас это, конечно, озадачивало, но в какой-то мере и успокаивало. Несколько приободрившись, мы решили окольными путями, чтобы не попасться карфагенским разъездам, пробираться домой, в Рим. Путь был трудным и долгим: среди нас имелись тяжело раненные, а Сципион и слышать не хотел о том, чтобы их оставить. Наконец добрались до Аппиевой дороги. Я поехал вперед и прибыл первым.

– А Сципион?

– Он будет здесь завтра или послезавтра.

– Значит, он жив?

– Да.

– Ты уверен?

– Конечно.

Кезон расплакался: от радости рыдал, не смущаясь, как не мог рыдать от печали за Гилариона. По правде сказать, испытав облегчение за судьбу Сципиона, он практически забыл о своей скорби по Гилариону. У Квинта, пережившего ужас в Каннах и уже почти не чаявшего когда-либо вернуться в Рим, по щекам тоже текли слезы.

Вместе они пошли искать Максима.

Накануне Римских игр город столкнулся с новым кризисом.

К городским воротам прибыл посол от Ганнибала, знатный карфагенянин по имени Картало, и предложил вернуть большое количество пленных римлян за огромный выкуп. Несколько представителей этих пленных пришли с ним, чтобы просить за себя и своих товарищей, ибо у римлян было в обычае поворачиваться спиной к воинам, сдавшимся врагу. Несмотря на запрет, на Форуме собралась огромная толпа женщин, умолявших внести выкуп за их мужей, отцов и сыновей.

Сенаторы обсуждали этот вопрос за закрытыми дверями.

Представители пленных защищали свои действия. Они не бежали от врага, а оставались на поле боя при Каннах, пока пространство вокруг них не усеялось телами. Потом им удалось прорвать вражеское окружение, запереться в римском полевом лагере, и лишь поутру, вместо того чтобы погибнуть в его развалах, они сдались. Это правда, что они не пали смертью храбрых и им не хватило хитрости, чтобы убежать. Однако, заявляли они, разве не лучше заплатить выкуп за настоящих римских солдат, чем вербовать еще больше рабов для защиты города?