Рим. Роман о древнем городе - Стивен Сейлор

Те, кто возражал против выкупа, заявляли, что пленные сдались, вместо того чтобы погибнуть в бою, и тем самым показали себя трусами, а трусы ничем не лучше рабов и сами ничего, кроме рабства, не заслуживают. Кроме того, любой выкуп, заплаченный из общественной казны, обогатит Ганнибала и позволит ему привлечь еще больше наемников.

В конце концов решено было выкуп не платить. Пленников предоставили их собственной судьбе, и они, в подавляющем большинстве, были отосланы в Карфаген и обращены в рабство. Их родственники больше никогда их не видели.

Во всем городе воцарилась скорбь. Она грозила прорваться возмущением, но Максим отрядил своих ликторов поддерживать порядок.

В такой атмосфере пришло время открытия Римских игр. В совершаемой на Капитолии молитве, обращенной к Юпитеру, сквозила нотка отчаяния. Шествие от храма Юпитера к Большому цирку представляло собой унылое зрелище: многие сенаторы и магистраты, которым положено было красоваться перед народом, демонстративно отсутствовали. Даже ради пира в честь Юпитера диктатор разрешил лишь немного превысить скудный ежедневный рацион, отпускавшийся гражданам во время кризиса.

Труппа Плавта исполняла комедию «Шкатулка». Пьеса была плохо отрепетирована, ибо готовилась второпях, да и дух труппы был подавлен страшной участью Гилариона. Постановка была бы провалена, однако, и это единственное, что могло служить Плавту утешением, публика была подавлена ничуть не меньше, чем исполнители. Зрители не смеялись и не хлопали, но свиста или других знаков неодобрения тоже не было.

Атлетические состязания оказались столь же неудачными. Многие из лучших бегунов и кулачных бойцов Рима погибли при Каннах, а великолепно подготовленные рабы-колесничие были призваны на военную службу.

Граждане, принимавшие участие в Римских играх и как состязающиеся, и как зрители, просто отбывали обязанность, следуя традиции, уходящей корнями во времена царей. Однако о каком истинном праздновании могла идти речь после резни при Каннах, скандала, связанного с весталками, и отказа пленным соотечественникам в мольбе о выкупе?

Рим онемел от скорби и тревоги. Будущее города было под большим сомнением.

212 год до Р. Х

Четыре года спустя война с Карфагеном продолжала бушевать, и конца ей не было видно.

Ганнибал так и не пошел на Рим. Этот любопытный и необъяснимый факт стал частью легенды, еще одним элементом городского мифа. В роковой для Рима момент, когда не было никакой надежды отразить вражеское нападение, этого нападения не последовало.

Как и почему уцелел Рим? Многие воздавали должное Фабию Максиму, твердо принявшему бразды правления, когда возникла угроза хаоса. Повсюду хвалили Сципиона за то, что он своим примером вдохновил молодое поколение. Но большинство римлян, согласившись со жрецами, верили тому, что сам Юпитер отвратил гнев Ганнибала, предоставив римлянам возможность сплотиться.

Ганнибал и его армия остались мародерствовать в Италии. Его очевидная стратегия – изолировать Рим и подорвать его господствующее положение на полуострове, оторвав от него силой или убеждением всех союзников, – приносила лишь ограниченный успех. Наученные горьким опытом, римляне теперь упорно избегали крупных столкновений с основными силами Ганнибала, но безжалостно карали изменивших им союзников. Собираясь с силами, накапливая ресурсы и восстанавливая боевой дух, римляне продемонстрировали поразительную способность гнуться, но не ломаться даже под самой большой тяжестью.

Тем временем военные действия, которые уже вовсю велись в Испании, Сицилии и на море, распространились дальше на восток. Филипп Македонский, наследный правитель родины великого Александра, встал на сторону Карфагена. Чтобы противостоять угрозе, исходившей от Филиппа, Рим рассылал послов по городам и государствам Греции и Азии, ища новых союзников.

По мере того как борьба между двумя городами распространялась по всему средиземноморскому миру, от Геркулесовых столпов до пролива Геллеспонт, римляне вели все более широкую и активную внешнюю политику. Наиболее дальновидные сенаторы уже позволяли себе лелеять головокружительные мечты об империи, простирающейся далеко за пределы Италии. Рим уподобился легендарному фениксу, поглощаемому огнем для того, чтобы возродиться из пепла.

Затруднения Рима обернулись для Кезона удачей. Из-за хромоты и отсутствия политических перспектив его родители отчаялись найти ему подходящую жену. Но в связи с резней при Каннах и последовавшей за этим острой нехваткой молодых холостяков мать Кезона сумела подыскать ему для женитьбы идеально приемлемую девушку из хорошей патрицианской семьи.

Красотой Сестия, правда, не блистала. Многие считали ее мужеподобной, но Кезон находил ее внешность достаточно привлекательной. Как и Кезон, она не рассчитывала на брак и была рада тому, что Фортуна позволила ей достичь статуса матроны. Сестия, похоже, с готовностью ограничивала свои интересы ведением домашнего хозяйства и требовала от Кезона не больше внимания, чем он от нее. Жена никогда не спрашивала о его расходах или коммерческих делах, не интересовалась причинами его поздних приходов домой и долгих отлучек, не обращала внимания на запах диковинных благовоний, порой исходивший от его одежды. Кезона же более чем устраивали ее незамысловатые потребности и совершенно не любопытная натура.

С самого начала они решили, что главная цель их брака – это ребенок, а потому, хоть и без особой охоты с обеих сторон, регулярно предавались соитию. Их упорные старания не пропали даром: спустя год после того, как они поженились, Сестия родила дочь.

Увидев, что маленькая Фабия родилась без физических недостатков, Кезон почувствовал огромное облегчение. Он боялся, что ребенок окажется чудовищем, как дети, которые рождались у его матери до него, или в лучшем случае калекой. Но Фабия была безупречна во всех отношениях. Возблагодарив богов, Кезон поклялся больше детей не заводить.

Поскольку у римлян не было принято довольствоваться дочерью, родня и свойственники Кезона настоятельно рекомендовали ему и Сестии попытаться обзавестись сыном, но Кезон, опасавшийся искушать судьбу и не испытывавший тяги к плотской близости с женой, остался непреклонен в своем решении. Маленькой Фабии было уже почти три года, а ни братишек, ни сестренок у нее так и не появилось.

Сестия принесла ему небольшое, но полезное приданое. С его помощью Кезон смог выкупить доли других совладельцев в театральной труппе Плавта. Разумеется, разбогатеть на постановке пьес было невозможно, не говоря уж о том, что это никак не добавляло ему уважения со стороны родственников-патрициев. Но Кезон получал удовольствие от роли импресарио и принимал активное участие в руководстве труппой. Он советовался с Плавтом относительно греческих источников для его пьес, торговался, выбивая у города выгодные контракты, особенно на праздники, а больше всего ему нравилось проводить отбор молодых рабов, предлагаемых Плавтом для пополнения труппы.

Пришла и прошла четвертая годовщина Канн, всколыхнув горькие воспоминания о побоище и его ужасных последствиях, но принесшая ощущение возрождения и надежды. Невыразимое отчаяние тех дней казалось теперь далеким и нереальным, как страшный сон. Когда секстилий сменился септембрием, Кезон ожидал очередных Римских игр с особым нетерпением, ибо на сей раз их организацией занимался избранный куриальным эдилом его дорогой друг Сципион.

По закону Сципион был слишком молод, чтобы претендовать на такую должность, но в день голосования восхищенная толпа подняла Сципиона на плечи и понесла через город, требуя избрать его, напевая песни и оглушительно скандируя его имя. Толпа настолько разрослась и была столь неуправляема, что после неудачных попыток призвать ее к порядку власти спешно собрали совещание и приняли беспрецедентное решение: допустить двадцатичетырехлетнего человека к занятию должности куриального эдила.

Впоследствии Сципион, с подмигиванием и смехом, отрицал всякую ответственность за организацию спонтанного «мятежа», который привел к его избранию.

– Если весь Рим захотел сделать меня эдилом, – сказал он, – значит я уже достаточно взрослый.

Удивленный или нет своим избранием, он, по всей видимости, действительно был вполне готов занять эту должность, ибо в первый же день, приступив к исполнению новых должностных обязанностей, объявил о намерении провести самые пышные и затратные за всю историю Римские игры.

– После стольких месяцев и даже лет тревог и лишений городу необходим настоящий праздник. Люди устали, им хочется повеселиться. Надо добиться того, чтобы игры этого года стали не только данью традиции, но подлинным развлечением и радостью для всего народа.

Несколько ворчунов жаловались, что избирательные законы, которые служили Риму столетиями, были нарушены в угоду хоть и храброму, но неоперившемуся юнцу. Сципиона же, хотя он и отрицал, что приложил руку к стихийным народным выступлениям, обвиняли в хитрости и лицемерии. «Однако, – размышлял Кезон, – без этого не бывает политики. Что ни говори, но если уж кто-то и заслужил, чтобы законы подстраивали под него, то это молодой герой Тичино и Канн». Кезон благоговел перед невероятной энергией и огромным честолюбием своего друга и почти не удивлялся его несравненной популярности. Кезону казалось, что ни один человек не заслуживает всеобщей любви больше, чем Сципион.