Судьба - Николай Гаврилович Золотарёв-Якутский

— А мороз-то пробирает, — сказал первый казак, — долго не усидишь.

— Сибирь-матушка. Пошли, что ли. А то не ровен час придут проверять, а мы сидим, как голубки.

Патрульные встали. Послышался скрип снега. Вначале громкий, потом все тише и тише, пока совсем не стих.

Федор выбрался из-за укрытия и прямиком через тальниковую рощицу пошел к Липаевскому прииску.

Дверь бани была заперта изнутри. Федор услышал за дверью шепот:

— Кто там?

— Это я, Федор, — тоже шепотом ответил он.

Дверь открылась. Встретил Федора Илья. Он проводил его в свою комнатушку. Там сидел Трошка и пил чай.

— Пришел? — обрадовался Трошка. — А я думал, патрулей испугаешься. Садись пить чай.

Федор ответил, что он поужинал.

— Что-нибудь слышал о Владимире Ильиче Ульянове? — вдруг спросил Трошка у Федора.

— А на каком прииске он работает? — спросил Федор.

— Ульянов не рабочий. Он… как бы тебе объяснить, самый главный революционер. И старший брат у него революционер… Александр. Его уже нет в живых. Повесили в Шлиссельбургской крепости. Есть такая тюрьма.

— За что? — вырвалось у Федора.

— Царя хотел укокошить… Ну, на тот свет отправить. Понимаешь?

По тому, как у Федора расширились зрачки, Трошка понял — повторять не надо, за что повесили Александра Ульянова.

— Ульянов был в заговоре с такими же революционерами, как сам. А Владимир Ильич — его брательник, младший. Он за нас, за рабочих, горой! Царь боится его, как огня!

Федор чуть не ахнул вслух от удивления. Оказывается, есть человек, которого сам царь боится! Вот чудеса! Взглянуть бы на этого богатыря!

Трошка, будто угадав мысль Федора, сказал:

— Хочешь посмотреть на него?

Ну конечно, Федор очень хочет, так хочет, что слов нет. Не поэтому ли он молчит, не сводя с Трошки изумленных глаз. «Уж не дружен ли Трошка с самим Ульяновым? Портрет его хранит. Ульянов, наверно, тоже политический. И Трошка политический…»

Трошка бережно достал из грудного кармана маленькую фотографию. Ему подарил эту фотографию Петр Баташев. А Петру Баташеву прислали его друзья из Петербурга в посылке. Один уголок фотографии был заломлен. Кто-то его расправил, но след остался.

— Вот. Ульянов Владимир Ильич. — Голос у Трошки потеплел, будто он показывал своего родного брата.

Федор прямо впился глазами в фотографию… Ульянов… Удивительное дело, обыкновенный человек с… залысинами, русские рано лысеют, глаза внимательные, как у Трошки, а лицом не походит на Трошку.

— Хочешь, подарю тебе карточку? — сказал Трошка.

Федор не поверил своим ушам. Он поднял на Трошку глаза, ставшие круглыми.

— Подарить?

Трошка говорил громко, а Федор почему-то не смел произнести вслух:

— Подари.

Трошка вложил в руку Федора карточку.

— Храни. Это очень дорогая память.

Федор поспешно спрятал за пазуху фотокарточку, словно боялся, что ее у него отберут.

…Возвращался Федор домой поздно вечером. Снежный наст громко скрипел под ногами, и было далеко слышно. Федор почти бежал, спешил домой, чтобы поделиться с Майей своей радостью. Жена у него добрая, отходчивая, она поймет своего Федора. На груди Федора у сердца лежал портрет самого большого на свете человека, верного друга и защитника всех бедняков. Трошка сказал, что для Ульянова все бедняки, как дети одной матери, дороже родного брата — русские, якуты, киргизы, калмыки — все едино. Для всех Ульянов хочет счастья, печется, чтобы все жили в добре и мире. Надо завтра чуть свет запрячь оленей и ехать к хребту Чумаркая и обо всем этом с утра рассказать лесорубам. И показать им портрет Ульянова.

С некоторых пор лесорубы стали ждать приезда Федора, он привозил им интересные новости, говорил такое, что дух захватывало. И слова-то он употреблял, которые раньше они даже не слышали: «революция» — это когда всем богачам дают по шапке и имущество у них отбирают; «забастовка» — это если ни одни человек не выходит на работу и богачи впадают в панику, не зная что делать. То, что сейчас происходит на Ленских приисках. Однажды лесорубы спросили у Федора, почему русские не начали на приисках прямо с революции. Федор пообещал спросить об этом у Трошки, да так и не спросил — постеснялся. Наверно, так надо — начинать с забастовки, а не с революции. Интересно, скоро ли русские сделают революцию? И нельзя ли будет им чем-нибудь помочь? Надо будет держаться русских. Федор завтра так и скажет лесорубам: «Давай держаться русских, с ними не пропадем. Они и на забастовку, и на революцию — на все горазды. Это у них называется дракой. Не один на один, а все бедняки — на всех богачей. Тут уж чья возьмет!..»

Майя не спала. Как только Федор вошел, она холодно спросила:

— Ты где был?

Федор снял шубу, подошел к Майе:

— Майя, родная, не сердись на меня, я был у Трошки. Знаешь, что он мне подарил? — Федор достал из-за пазухи фотокарточку и протянул жене.

— Кто это? — спросила Майя.

— Владимир Ильич Ульянов, — ответил Федор таким голосом, что Майя сразу поняла: муж очень счастлив, став обладателем этой карточки.

Майя взяла из рук Федора карточку и при тусклом свете коптилки стала ее разглядывать.

XII

Забастовка продолжалась. Администрация корпорации отдала распоряжение не отпускать рабочим из магазинов продуктов в расчете сломить волю бастующих.

Рабочие Андреевского прииска написали главному инженеру Теппану жалобу, думая, что в том, что их стали морить голодом, повинна местная администрация.

Ходоком вызвался идти рабочий Быков.

Около двери, обитой сафьяном, Быкова остановил караульный:

— Куда прешь, скотина?

«Сам скотина безрогая», — чуть не вырвалось у Быкова, но он сдержался и учтиво сказал:

— Я к господину Теппану с жалобой от рабочих.

— Кругом! — заорал караульный, вскинув винтовку.

У Быкова заходили желваки. Худой длинношеий караульный выглядел рядом с широким, плечистым Быковым цыпленком.

Рабочий двинулся на караульного, загородившего дверь. И неизвестно, чем бы это кончилось, если бы дверь не открылась. На пороге стоял сам господин Теппан, холеный, надушенный, надменно-спокоен.

— Что здесь происходит? — спросил он.

Караульный стал крикливо объяснять. Теппан оборвал его:

— Пропустите.

В кабинете сидели все чины администрации корпорации. В кресле, развалясь, восседал исправник Курдюков. Рядом с ним на стуле сидел полицмейстер Олейников. Господа, видимо, совещались.

Быков с независимым видом вошел вслед за Теппаном в кабинет, остановился.

— Чем могу служить? — не садясь, холодно спросил Теппан.

Быков молча протянул главному инженеру жалобу. Тот брезгливо, кончиками пальцев взял бумагу, прочитал ее и передал исправнику. Исправник тоже стал про себя читать жалобу, шевеля толстыми губами. Прочитав, он передал ее полицмейстеру.

— Администрации известно, что рабочие не получают продовольствия, — сказал Теппан. — И впредь