Приговор приведен в исполнение... - Олег Васильевич Сидельников

Мятежник бросил телефонную трубку. В изнеможении отвалился на спинку кресла.

В дежурной комнате полка, превращенной Осиповым в кабинет, сейчас никого не было. Он выпил еще коньяку. Но не приходило душевное успокоение. И вдруг явился... Блаватский! Он ухмылялся, поглаживая мертвой рукой кровавую рану на лбу.

— А-а-а-а-а-а!.. — заскулил предатель и вырвал из полированной колодки маузер.

— Ты же меня уже однажды убил, — Блаватский подмигнул шефу мертвым глазом и исчез.

Влетел сияющий Ботт.

— Господин полковник! Захвачены почти все правительственные учреждения. Город наш!

— Что осталось в руках большевиков?

— Главные железнодорожные мастерские, крепость, Дом Свободы и здание уголовного розыска.

— И после этого ты говоришь, что город наш? — взъярился Осипов. — Дурак!.. Недоносок... Все захватить, понял? Передай мой приказ. Любой ценой!..

Цируль с товарищами удерживал здание Управления охраны до последней возможности. Когда почти все защитники полегли, пришлось отойти. Фриц Янович с горсткой уцелевших сотрудников с боем прорвался на Шахризябскую. Здесь, в уголовном розыске, он создал своеобразный укрепрайон. Напротив находилось 1-е отделение охраны. Организовали огневую связь.

— Командуй тут, товарищ Пригодинский, — приказал Фриц Янович. — А я с Аракеловым — к тюрьме. Наверняка мятежники попытаются выпустить уголовников. Это же их резерв.

Цируль с Аракеловым, имея под началом человек пятнадцать, поскакали в сторону Московской. Однако было уже поздно. Мятежники овладели тюрьмой, перебили охрану и выпустили на улицы города около пятисот головорезов, в том числе «Абрека», его сообщников, Елизавету Муфельдт.

Маленький отряд Управления охраны смело вступил в бой. Пришлось обороняться. Отстреливаясь, Цируль стал отходить к уголовному розыску. Хотя его отряд и понес потери, однако стал числом поболее — в него вливались рабочие, шедшие в ночную смену, красноармейцы, возвращавшиеся из увольнения.

Узнав о захвате тюрьмы, Осипов воспрянул духом. Повезло! Полтысячи бандюг! Как хорошо он сделал, приготовив для них оружие.

«Диктатор» сидел в кабинете в одиночестве. Из соседней комнаты доносился голос Женьки Ботта, говорившего по телефону со своим младшим братом Витькой. Было понятно, что тот звонил с телефонной станции, бахвалился, что его отряд с ходу захватил почту, телеграф и телефонный коммутатор.

Старший брат тоже захлебывался от восторгов.

— Ну как вы там пошуровали? — спрашивал он Виктора. — Телефонных барышень пощупали, а?.. Дураки! Я бы не растерялся. Ну и сидите теперь вместо них, включайте номера. А у нас тут совсем здорово дела идут. Я лично захватил сыщика Лугина... Да, Гошку, того самого. Применил военную хитрость. Он и купился. Взяли голыми руками. Здесь, в полку, лично всадил в него семь пуль! Весь барабан. Поручик Курков с кадетиками и гимназистиками уложил Фоменко, Шумилова, Финкельштейна, Вотинцева!.. Что?.. Честное благородное — не вру! Такие дела...

Осипов слушал похвальбу адъютанта со смешанным чувством. Он и радовался удаче, и злился почему-то на Женьку. Вот хорек!.. И вдруг перед внутренним оком мятежника возник председатель ТуркЧК Игнат Фоменко.

Осипов оцепенел, ледяной пот прошиб его. Страшно, нестерпимо захотелось завопить, ужас объял его. Фоменко, мрачный, окровавленный, нехорошо улыбнулся развороченным ртом, что-то беззвучно произнес. Однако убийца понял. Фоменко молвил: «Ай да Костик, ай да военком!.. Всех обманул, а поболее всего — себя».

И тут же явились Вотинцев, Финкельштейн, Шумилов. Залитые дымящейся кровью, изрешеченные пулями. И эти страшные мертвецы тоже нехорошо улыбались, вроде не он, Константин Осипов, одержал над ними победу, а они — над ним.

— О-о-о-о... — млея от ужаса выдохнул предатель. — Чур!.. Чур меня!..

Видения исчезли. И тут же двое «солдат-офицеров» втащили к нему окровавленного человека. Вместо лица — месиво.

— Кто это? — прошептал Осипов потерянно. Он уже утратил способность понимать, где реальность, а где галлюцинация.

— По вашему приказанию! — доложил высокий костлявый «красноармеец». — Это большевик, журналист Пашко. Сидел в тюрьме. Ваш бывший помощник.

И сразу же исчез, покинул Осипова леденящий страх. Вот он — вражина! Писал на меня в газете. Пытался разоблачить!.. Как ловко я обвинил его в сотрудничестве с царской охранкой. Нет, мне просто судьба помогает. Сегодня днем Фоменко подписал приказ об освобождении этого Пашко. В приказе было также сказано... Арестовать всех лжесвидетелей! И вот приказ остался на бумаге.

— А-а-а!.. — игриво воскликнул негодяй, наслаждаясь видом своей жертвы. — Дорогой помощничек. Какими судьбами! И кто это вас так отделал, неужели чекисты? Ай-яй-яй!.. Я же предупреждал, нечего было с ними хороводиться.

Пашко молча плюнул. Как и Лугин, плюнул кровью.

— На кучу... на кучу его! — завопил мятежник, судорожно стирая с кителя сгусток черной крови. — Расстрелять!

Пашко уволокли.

— Больше не приводить ко мне этих... — он не знал, что сказать дальше. — Понятно, капитан Ботт?!

— Так точно, господин диктатор и командующий! Хотели порадовать. Теперь будем отводить прямо на кучу.

Через четверть часа растленный юнец, вновь обзаведшийся где-то пенсне, доложил:

— Расстреляны на куче управделами Совнаркома Александр Малков и председатель Совнаркома Фигельский, — Ботт, помолчав, почему-то добавил: — Фигельский Владислав Дамианович... Ученый, говорят, был, хоть и большевик. Учился в Краковском университете, затем в Париже, магистр математических наук.

— Малков тоже ученый, — усмехнулся Осипов. — Владел несколькими иностранными языками. А что толку?

Ботт осклабился, показав маленькие, хищные зубки.

Вскоре он доложил «диктатору» об убийстве редактора газеты «Красноармеец», члена редколлегии «Нашей газеты» Михаила Троицкого, члена исполкома Ташсовета Дмитрия Шпилькова.

Вбежал сияющий Стремковский.

— Господин полковник!.. Диктатор!.. Только что убит возле общежития ТуркЦИКа председатель Чрезвычайного полевого суда Алексей Червяков!

Осипов подскочил от радости. Вот кого он особенно боялся. Почти так же, как и Фоменко. Убит!.. Некому судить!

Тут же опомнился. Ты так радуешься, будто уже угодил в лапы Чека и просто надеешься протянуть денек-другой, узнав о смерти судьи. Как глупо. Возьми себя в руки, Костя. То видения какие-то, то телячьи восторги!.. Надо держаться солидно. Ты ведь диктатор!..

— Прекратить хиханьки и хаханьки! — заорал «диктатор» на адъютантов, хотя ни Ботт, ни Стремковский не хихикали. Они просто улыбались, глядя на своего «полковника». — Как там с Домом свободы... Взяли наконец?.. Сколько можно чикаться?.. Ну, чего языки проглотили? Я вас спрашиваю! Капитан Стремковский, прошу доложить. Ты только что из самой свалки прибыл.

Худой сутуловатый Стремковский замялся.

— Возле Дома Свободы засела партийная дружина во главе с членом Ташсовета Семеном Гордеевым. Бьют на выбор. Ничего пока не выходит.

— Раззявы! — взбесился Осипов, на губах