Лучинушка - Ольга Дмитриевна Конаева

– Боюсь, домой она уже не вернётся. Её недавно выловили из нашего озера. Я только что был на её опознании.

– Она утонула? – охнула Софья Николаевна,– как это могло произойти?

– Пока ещё ничего не понятно. А вы не можете сказать, когда вы видели её в последний раз?

– Могу, ведь она пропала на моих глазах.

– На ваших глазах? И как это случилось?

– Мы с нею были у Стеши, вернее у Адама Викентьевича.

При упоминании о Стеше лицо Степана вытянулось и посуровело. Он до сих пор не мог простить ей того, что, отвергнув его ухаживания, она неожиданно вышла замуж за старика. Если бы её избранник был молодым, здоровым мужчиной, он бы ничуть не обиделся, так как понимал, что сердцу не прикажешь. Но то, что она, вся такая скромная, порядочная и правильная, погналась за богатством, заставляло сомневаться в её искренности и говорило о её меркантильности, чего можно было ожидать от кого угодно, только не от неё.

– Пожалуйста, не осуждайте Стешу… – сказала Софья Николаевна, почувствовав его настроение, – вы не знаете всех причин её поступка. Когда – нибудь я всё вам объясню.

– Ладно, давайте продолжим о Марье Ивановне.

– Давайте. Сара Вульфовна чувствовала себя очень плохо, и мы с Марьей Ивановной поехали к ним, чтобы ей помочь. Марья Ивановна собиралась попарить её в травах. Она в них неплохо разбирается. То есть разбиралась, – поправилась Софья Николаевна, и, всхлипнув, продолжила, – эти травы нужно было сначала заварить, поэтому она пошла на кухню и вернулась оттуда сама не своя. Она увидела повара, работавшего у Адама Викентьевича, и пыталась рассказать о нём что – то такое, что её очень насторожило, я бы даже сказала, испугало. А я её не выслушала, потому что в это время Стешу допрашивал следователь по поводу аварии, помните, которая произошла у казачьего камня?

– Помню…

– Ну вот. Я так волновалась за Стешу, что не обратила на Марью Ивановну никакого внимания. Если бы я её выслушала… Потом она снова пошла на кухню и больше её уже никто не видел. Наверное, повар догадался, что она знает о нём какую – то тайну, и за это убил.

– Как он мог убить её в доме, в котором было полно людей? – не согласился Степан.– Хотя, свернуть шею слабой женщине дело одной секунды, но ведь на кухню в любую минуту мог кто – то зайти.

– У неё была свёрнута шея? – спросила Софья Николаевна, хватаясь рукой за грудь.

– Да. Софья Николаевна, вам нехорошо? Простите меня за то, что я подвергаю вас таким испытаниям. Может, вам вызвать скорую?

– Нет – нет, давайте продолжим о Марье Ивановне.

– Хорошо. А что говорил по поводу её исчезновения сам повар?

– Ничего не говорил, а потом и сам исчез, в тот же день.

– Хорошо. Итак, допустим, он её убил. Куда он мог спрятать тело, в шкаф?

– Конечно, нет. Мы обыскали весь дом, и не раз, и только потом узнали совершенно случайно, что под ним находится огромный подвал, в котором никто, кроме повара, не бывал. В нём есть два хода, один прямо из кухни, второй со двора.

– Ход из кухни? И вы не заметили, что на кухне присутствует лишняя дверь

– Не заметили. Она сделана как вторая половинка дверцы шкафа, которую мы открыли случайно, даже не надеясь кого – то там найти. Он мог держать её в подвале, а потом вынести и бросить в озеро.

– А хозяева? Они – то знали об этом подвале или нет?

– Конечно, знали. Но оба уже забыли, когда были в нем в последний раз. Но Марьи Ивановны не оказалось и там, и мы все продолжали надеяться на то, что она жива и ушла сама по каким – то срочным делам. – Софья Николаевна помолчала, с ужасом глядя на Степана, потом воскликнула, – Господи, я боюсь чтобы он не сделал то же самое со Стешей.

– Не бойтесь, ничего ни с кем он уже не сделает. Ваш повар сгорел при пожаре на лесопилке.

– Сгорел? Вы уверенны?

– Стопроцентной уверенности нет, но кто – то из деревенских подтвердил, что в последнее время на лесопилке жил мужчина, похожий на вашего повара. Его личность, установленная по словесному портрету, настолько приметна, что ошибиться невозможно. Кроме него сгореть там было некому.

– Вот! – воскликнула Софья Николаевна, поднимая вверх указующий перст, – это ещё раз подтверждает, что Марью Ивановну убил он. Иначе зачем бы ему уходить из тёплого, сытного места и жить на какой – то лесопилке, тем более, впереди зима.

– Ну, если это и так, то он за это уже наказан. Софья Николаевна, мне пора идти. Запирайтесь получше и ничего не бойтесь. Утречком я к вам обязательно забегу.

Глава26

Проводив участкового, Софья Николаевна заперла дверь, задвинула шторы на окнах и включила телевизор. Несмотря на то, что предыдущая ночь прошла почти без сна, спать совсем не хотелось. По стёклам снова застучал дождь и послышался протяжный, тоскливый вой. Это Сержант оплакивал свою хозяйку. Наверное, его маленькое, преданное сердце чувствовало с самого начала, что её нет в живых, поэтому он и был таким грустным. Софья Николаевна заплакала, думая о нелепой смерти Марьи Ивановны, но, почувствовав, как в груди начало жечь и покалывать, решила взять себя в руки. Выпив валерьянки, она подумала о том, что у Марьи Ивановны наверняка найдутся какие – то наследники. Если Сержант не будет им нужен, она попросит отдать собачку ей. Словно услышав её мысли, в комнату явился Гоген, и, неторопливо, по – хозяйски пройдясь по ковру, уселся посередине.

– Ну ты, Гоген, конечно, номер первый,– сказала Софья Николаевна, – но Сержанта я возьму всё равно, как бы ты не возражал. Уж он то не позволит, чтобы кто – то шарился по моему дому и поедал мои щи, а вот ты даже не муркнул, только и знаешь важничать, а больше ничего.

Гоген оглянулся на голос, и, словно подчёркивая нелепость её слов, звучно чихнул.

– Хочешь сказать, что охранять хозяйские щи не кошачье дело? Может ты и прав. Но как ты мог пустить в дом чужого? Никогда тебе этого не прощу. Меня тоже могли бы убить, и ты остался бы совсем один, тебе было бы хорошо?

Софья Николаевна говорила не думая, только для того, чтобы не позволять грустным мыслям завладевать разумом. Видимо, поняв по интонации, что хозяйку гнетёт тоска, Гоген подошел и запрыгнул к ней на колени. Софья Николаевна на секунду прижала его к себе так крепко, что ему стало больно, но он не вырывался, а, подождав, когда объятия хозяйки ослабнут, привольно развалился на её коленях и успокаивающе заурчал.

Продолжая его гладить, Софья Николаевна откинулась