Итальянец - Артуро Перес-Реверте

что она тоже красивая, что у нее черные как ночь глаза и пышная грудь, а когда она идет по улице Сперанцелла, бедра так колышутся под одеждой, будто обтягивающее платье на ней нарисовано, и все оборачиваются ей вслед. Даже святые – и те высовываются из своих ниш, чтобы ее рассмотреть.

– Ты представляешь, Тезео? – с грустью замечает Скуарчалупо. – Капитан-лейтенант погиб, а его жена и не знает. Узнает, только когда ей скажут. Сейчас она возится с ребенком, или сидит в кафе или в кино, или слушает новости Королевских военно-морских сил по радио: «Наши военно-морские силы успешно атаковали базу противника на Гибралтаре…» И все равно она ничего не знает.

Тезео Ломбардо отвечает не сразу:

– Это война, Дженна.

– Да пошло оно все…

Неаполитанцу охота поговорить с товарищем о другой женщине, об испанке, но он не осмеливается болтать об этом при охранниках. С тех пор как они попались, их много раз спрашивали о ней – и военные, и этот тип в гражданском с нашивками полицейского. Испанка, все повторяли они, особенно малый в гражданском. Каковы их отношения с испанской женщиной, что они делали вместе и так далее. Но неаполитанец все время отрицал, что знаком с какой-нибудь женщиной. Кроме нескольких проституток в Альхесирасе, наконец добавил он с раздражением. Так же себя вел и Ломбардо, у которого были куда более веские причины не раскрывать рта.

– Ее наверняка взяли, – цедит сквозь зубы Скуарчалупо, искоса поглядывая на охранников.

Его товарищ кивает, не произнося ни слова. Его лицо будто сведено судорогой, желваки ходят ходуном. Скуарчалупо знает его хорошо и понимает, какое напряжение кроется за этим видимым спокойствием. И, возможно, предчувствие беды. Если делаешь то, что делаем мы, думает неаполитанец с горечью, не надо иметь настоящие привязанности. Любое чувство – это пробоина в корпусе. Трещина, из-за которой ты уязвим.

– Ты думаешь, она?.. – настаивает он.

Ломбардо размышляет.

– Не знаю, – заключает он. – Но если бы она проговорилась, нам бы это предъявили.

– Согласен. Они бы размазали нам это по лицу, так ведь?

– Вне всякого сомнения.

Скуарчалупо довольно жмурится.

– Короче, эти педики ничего не знают. Слышали звон, да не знают, где он.

Он умолкает, улыбается через силу, снова поднимает голову и подмигивает товарищу.

– Она выпутается, вот увидишь, – добавляет он. – Она сильная девушка.

Потемнев лицом, Ломбардо соглашается:

– Ей ничего другого не остается… Ее ставки выше наших.

В кабинете военно-морской разведки Гарри Кампелло застает Тодда и Моксона, а также капитана второго ранга, низкорослого и худого человека, которого полицейский знает в лицо, – шотландца по имени Кёркинтиллох. За окном видно, как в порту дымятся останки нефтяного танкера, подожженного накануне; а подальше, в центре внутренней гавани, виднеется «Найроби», наклонившийся на правый борт, утопленный по планширь, с торчащими из воды трубами и надстройками. По словам Тодда, который утром обследовал корпус со своими водолазами, крейсеру нанесен огромный ущерб – пятиметровая пробоина под ватерлинией. Даже если его удастся оттащить в ремонтный док, «Найроби» еще долго не восстановит мореходные качества. Возможно, до конца войны.

– Каких-то несколько человек пустили на дно почти двадцать тысяч тонн, – сожалеет Кёркинтиллох, – и при этом легко отделались.

– Вообще-то, двоих мы убили, насколько мне известно, – напоминает Моксон.

Шотландец смотрит на него осуждающе:

– Не пытайтесь меня этим утешить. – Он поигрывает красно-синим карандашом, постукивает им по папке с надписью «Совершенно секретно». – На «Хайбер-Пасс» двое убитых и один пропал без вести.

– А на крейсере? – интересуется Кампелло.

– Ни одного, там даже нет тяжелораненых. Предупреждение итальянцев пришло вовремя, и все собрались на палубе. Внизу никого не было, когда раздался взрыв.

– Слава богу.

– Лучше не скажешь.

Звонит телефон, и Кёркинтиллох отвечает. Внимательно слушает, вешает трубку и поднимает брови.

– Сейчас придет капитан «Найроби», – объявляет он. – Его зовут Фрейзер. Он хочет посмотреть в глаза итальянцам, до того как мы их увезем.

– Мать вашу. – Моксон свистит сквозь зубы. – Предвкушаю.

– Поставь себя на его место, ну?.. Корабль, которым ты командуешь, взорвали, и отнюдь не во время героической битвы. А когда он печально болтался в порту, пришвартованный к бую.

Ройс Тодд, не говоря ни слова, задумчиво поглаживает бороду. В отличие от других офицеров, одетых в безупречную военную форму, командир британских водолазов сидит в мятых брюках и в грязной рубашке цвета хаки.

– Это не его вина, – наконец произносит он.

Кёркинтиллох смотрит на него холодно и с упреком:

– Если ты командир и твое судно потопили, это всегда твоя вина, пока военно-морской трибунал не докажет обратное.

Моксон злобно кривится:

– Он им глаза выцарапает, этим сукиным сынам.

– Надеюсь, что нет, – строго перебивает Кёркинтиллох. – Он правила знает.

– Они так ничего и не говорят? – спрашивает Кампелло.

– Ни полслова.

– Вы их совсем никак не прижимаете?

– Что значит «прижимаете»? – усмехается Моксон.

– Вы меня поняли.

– А ты уже прижал испанскую девицу?

– Не сильно, насколько могу.

– Вот и мы – насколько можем… Причем мы можем гораздо меньше. Ты не представляешь, как мы завидуем гражданским службам.

– Ее надо привести сюда, – требует Кёркинтиллох. – ВМФ желает задать ей несколько вопросов, хотя бы для порядка.

Полицейский соглашается:

– Нет проблем, я приведу. Но вы только потеряете время.

– Она не призналась в связях с итальянцами?

– Ни в этом и ни в чем другом… Елена Арбуэс даже кусается, не раскрывая рта.

– А ты действительно был настойчив? – не унимается Моксон.

– Боюсь, недостаточно. Но вы, в таких красивых мундирах, с этими вашими знаками различия, вряд ли хотите узнать подробности…

Офицеры переглядываются, и Кёркинтиллох досадливо откашливается.

– Абсолютно не захочется, – подтверждает он. – Надеюсь, однако, она в состоянии…

– Презентабельном? – уточняет Моксон.

Кампелло саркастически улыбается и закуривает сигарету.

– Она нетронута и чиста, аки голубка.

И почти слышит, как остальные вздыхают с облегчением. Все вы заслуживаете поражения в