Во имя отца и сына - Иван Шевцов

- Враги Советской власти.

- А их поймали?

- Одних поймали, а другие еще бродят по земле.

- А когда и их поймают?

- Когда-нибудь. Вот ты подрастешь и займешься этим. Хорошо? Ну а теперь пора спать. Уроки приготовил?

- Все. Только ты про дедушку мало рассказал.

- В другой раз.

Дети ушли спать, а Емельян остался вдвоем с женой. Елена Ивановна села напротив мужа, положила на его руку свою и посмотрела в глаза с проникновенной теплотой:

- Мне кажется, ты очень переживаешь.

- Как тебе сказать, - начал Емельян, понимая, что жена просто хочет успокоить его. - Конечно, неприятно.

- Борьба, дорогой мой. А ты что ж думал? Разве ты не знал, на что идешь? Знал. Разве не знал коварство, организованность и силу своего противника? Тоже знал. Так зачем же расстраиваться? И какой же солдат отчаивается при первом же поражении?

Емельян вздохнул тихо и задумчиво. Потом посмотрел в глаза жены, улыбнулся, прошептал:

- Устала ты. Пойди отдохни.

Глебов и сам устал, хотя и не очень ощущал утомление. Он чувствовал, как горят уши, лицо, мечутся мысли, не могут угомониться после внезапного и такого сильного потрясения. Ему все еще не верилось, что послезавтра придется уходить с завода навсегда, проститься с коллективом, к которому он привык, с работой, которую любил, уйти оклеветанным, сраженным злодейским ударом из-за угла, под улюлюканье подлецов. Нет, что-то надо предпринять, безотлагательно, завтра же. А может, сегодня. В его распоряжении всего один день. Обратиться в горком. Там наверняка сумеют разобраться. Но станут ли поправлять Чернова - старого партийного работника? "Нет, все это не то, не то", - морщась, говорил сам себе Глебов, не находя для себя какого-то твердого, ясного решения. Может, лучше уйти от этих гнетущих, испепеляющих мозг мыслей, чем-то отвлечься, успокоиться и отдохнуть? Он подошел к стеллажам и рассеянно посмотрел на книги. Взгляд остановился на книге в кирпичного цвета переплете - "Хождение по мукам". Название показалось созвучным его состоянию. Глебов любил эту книгу, как вообще любил Алексея Толстого. Достал ее и прилег на диван, включив у изголовья настольную лампу. Начал читать бегло, абзацами. И уже на второй странице глаза его замедлили бег по строкам, а мысли пристрастно впивались в текст:

"Дух разрушения был во всем, пропитывая смертельным ядом и грандиозные биржевые махинации знаменитого Сашки Сакельмана, и мрачную злобу рабочего на сталелитейном заводе, и вывихнутые мечты модной поэтессы, сидящей в пятом часу утра в аристократическом подвале "Красные бубенцы", - и даже те, кому нужно было бороться с этим разрушением, сами того не понимая, делали все, чтобы усилить его и обострить.

То было время, когда любовь, чувства добрые и здоровые считались пошлостью и пережитком, никто не любил, но все жаждали и, как отравленные, припадали ко всему острому, раздирающему внутренности.

Девушки скрывали свою невинность, супруги - верность. Разрушение считалось хорошим вкусом, неврастения - признаком утонченности. Этому учили модные писатели, возникавшие в один сезон из небытия. Люди выдумывали себе пороки и извращения, лишь бы не прослыть пресными".

Лезли навязчивые ассоциации, порождая массу противоречивых дум. Странным казалось, как это раньше он, читая "Хождение по мукам", не обращал внимания на эти строки, проглатывал их, не ощутив вкуса. Они не задевали его душу. Теперь же он усмотрел в них особый смысл, подумал с сожалением: очень плохо, когда люди читают и не вчитываются в текст, не задумываются над тем, что написано кровью сердца.

Алексей Толстой не успокаивал. А Емельяну хотелось покоя, он готов был повторить лермонтовское: "Я б хотел забыться и заснуть". Снова подошел к книгам, долго смотрел на пестрое разноцветие корешков.

И неожиданно вспомнил про журнал, который дал ему Посадов. Нашел стихи Владимира Фирсова, зачитался:

Порою хочется заплакать.Да что заплакать - закричатьЗабиться в угол, как собаке,И, накричавшись, замолчать.Молчать, чтоб все, что в мире мимоПрошло, оставшись за чертой,Чтобы ни писем анонимовС угрозою и клеветой,Ни лжи, что тащится за мною,Ни улюлюканья дельцов.Но вот я вижу - за спиноюВстают края моих отцов.Встают размашисто, свободно,С избой отцовской над рекой.Да что я, собственно, безродный?Или беспаспортный какой?И мне ли, сыну коммуниста,Что продолжает путь отца,Бояться подленького свистаИ улюлюканья дельца!Но нет! Я помню каждый шагМногострадального народа…Таких, как я, в иные годыМеняли баре на собак.Таким, как я, тюрьмой грозилиИ, чтоб стереть с лица земли,Таких, как я, сынов РоссииВ Сибирь на каторгу вели.Все было - пытки и угрозы.Таких, как я, в иных годахСжигали в топках паровозовИ вешали на проводах.Таким, как я, в годах тридцатыхСтреляли в спину кулаки.Но несгибаемо и святоК победе шли большевики.Все было…Даль черна от дыма.В огне отцовские края.В майданеках и освенцимахСжигали вот таких, как я.И мне ли плакать, обессилев,В жилетку собственной судьбы,Когда велит судьба РоссииНе уклоняться от борьбы!

Прочитал и ахнул от удивления. Что за наваждение? А ведь это и впрямь о нем. Но ведь он не знаком с этим поэтом, никогда его не видел, не знает даже, молод он или стар. Еще раз повторил последние две строки.

Читал, а в голове плыли думы нестройными волнами, будоражили душу. Далекая и близкая история упрямо напоминала о современности, о том, что в мире еще много черных сил, жаждущих надеть на человечество ярмо рабства. Сколько еще бродит по планете претендентов на мировое господство, вещающих о превосходстве своей расы и нации - всяческих последователей Адольфа Гитлера! То там, то сям по городам Западной Европы мелькает проклятая людьми фашистская свастика и недобитые эсэсовцы устраивают сборища, мечтая о реванше. А за океаном "бешеные" и "полубешеные" с Голдуотером и ку-клукс-кланом во главе размахивают атомной бомбой. И международный сионизм сеет ветер.

…А ночью Емельяну приснился старый, давнишний и необъяснимо странный сон: южный город с голубым знойным небом и бирюзовой набережной, высокой горой и со старинной крепостью на ней, в которой размещается то ли пограничная застава, то ли военно-исторический музей. Такого города нет в природе, но Емельян знает его до последнего переулка. Он навещает его во сне, этот дивный город без названия. И каждый раз Глебов собирается проникнуть в крепость - ему очень нужно там побывать, - и всякий раз что-нибудь да помешает ему. Иногда он поднимается на гору, с большим трудом добирается до самых ворот… В этот город Емельян приглашает своих друзей, с которыми приятно разделить восторг перед красотой чудесного края. Он ведет их через долины, сады и виноградники, что лежат на пути в город, по горам, окутанным сиреневыми и алыми облаками, сквозь которые где-то в бесконечной дали синеет море и машет белым крылом то ли гигантская чайка, то ли парус.

- У тебя сегодня во сне было такое очарованное лицо. Интересно, что тебе снилось? - спросила утром жена.

- Опять мой город. Я был в нем с Алексеем Васильевичем в командировке. Мы ставили там спектакль "Преображение России".

Посадов поехал в горком партии и там узнал: перед ним у секретаря горкома был Петр Васильевич Климов, и тоже по делу Глебова. В горкоме его выслушали с должным вниманием и пришли к мнению, что одновременное появление о Глебове двух фельетонов - далеко не случайное совпадение. Секретарь горкома позвонил Чернову и посоветовал:

- Не делайте в отношении Глебова поспешных выводов. Тут явный сговор. Нужно разобраться.

- Да, конечно, тенденция чувствуется, - согласился Чернов. - Но факты остаются фактами, они против Глебова.

- Это все надо тщательно проверить, - настаивал секретарь горкома. - Поповин - жулик и авантюрист. Это факт проверенный. Разоблачил его Глебов. Это тоже факт достоверный. Вот отсюда и танцуйте. Да, между прочим, Игорь Поликарпович, не знаю - поздравлять тебя или как, но решение о твоем уходе на персональную состоялось

- Спасибо. Устал я, - сокрушенно вздохнул Чернов. Теперь он мог действительно отдохнуть.

Игорь Поликарпович сам не пошел на заседание парткома завода "Богатырь", поручив это дело Грищенке, которого просил в случае каких-нибудь непредвиденных осложнений немедленно звонить ему. И вот сразу же после звонка секретаря горкома звонок Грищенки, и такой растерянно-виноватый голос:

- Игорь Поликарпович, ничего не получается. Есть новые обстоятельства в пользу Глебова. Словом, все члены парткома решительно поддерживают Глебова и не согласны с точкой зрения райкома.