Форсайты - Зулейка Доусон
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Но тут он произнес ее имя:
– Пенни?
– Я же тихо как мышка! – сказала она, подходя к нему. – Как вы догадались, что это я?
Джон по-прежнему продолжал смотреть в окно и не обернулся к ней.
– Снежинки, – ответил он. – Я сейчас совершенно четко различаю их. Вот я и узнал, что это вы.
Пенни собралась с духом, вспомнила совет, полученный днем, и легонько положила руку ему на плечо. Как очарованная, она увидела, что Джон берет ее руку в свои бедные обожженные ладони и подносит к губам. В ответ она наклонилась и поцеловала его в темя.
Глава 12
Занавес опускается
Апрель. Холодная весна, торопящая завершение войны в Европе. Не сегодня, так завтра, говорили все, и – что было куда важнее – почти все верили, что наконец-то это и правда так. Уже скоро!
Но Флер все еще не открывала карты. Джон выздоравливал – пока ее заботило только это. И лишь когда в конце месяца узнала, что он окончательно вернулся в Грин-Хилл, она решила позвонить. Если трубку снимет его мать – пусть! Она без колебаний и не без темного удовольствия скажет точно, из-за чего звонит.
«Пожалуйста, передайте ему, что дело касается свадьбы моего сына!»
Как ни больно ей было в первый момент, когда Кит сказал ей, этой женщине будет больнее! Немезида подвела итог. Флер приурочила свой звонок к последнему дню апреля – первому по-настоящему теплому весеннему дню. Она нервно стояла у телефона и ждала ответа, слушая, как в трубке отдается стук ее сердца.
– Уонсдон, два-семь…
Не его мать? Кто-то молодой… его дочь?
– Могу я поговорить с мистером Джоном Форсайтом?
– Извините (с запинкой), но он сейчас не может подойти к телефону.
Звонкий голос, но напряженный. Что, если у Джона рецидив?
– …надеюсь, он здоров?
– Да… благодарю вас…
Снова запинка, потом девушка продолжала:
– Что-нибудь ему передать?
Ну, нет. Что сказать? «Передайте вашему отцу, что я звоню по поводу вашего брака?» И вообще это может быть вовсе не она. У Флер создалось впечатление, что где-то она уже слышала этот голос.
– Нет, ничего. Если я позвоню позднее?..
– Лучше не надо. Видите ли…
Что-то случилось! О чем ей не говорят?
– …его мать скончалась ночью.
У себя в гостиной на Саут-сквер Флер рухнула в кресло.
– О! – сумела она выговорить, прежде чем положила трубку на рычаг, – извините, что побеспокоила вас…
* * *Когда в конце недели Флер прочла в газете извещение о смерти Ирэн, она вновь испытала почти то же, что и прежде у телефона. В сердце у нее словно цветок распустилась безумная надежда, но в глубине цветка затаилась неясная угроза чего-то ужасного. Словно нюхаешь розу, опасаясь найти среди лепестков клопа. Дважды смерть лишала ее почти одержанной победы. В первый раз отказаться от нее Джона понудила смерть отца. Смерть ее собственного отца привела к ее собственной капитуляции. И вот теперь – смерть женщины, которую любили оба их отца. Пожалуй, круг замкнулся. Глупо ли, бессмысленно ли надеяться, что судьба теперь вернет Джона к исходной точке? Для Флер (и кровь отца в ее жилах подсказывала ей, что это лишь здравый смысл) все, кто в то или иное время стоял между Джоном и ею, были мертвы. Их отцы, его жена, его мать – кто остался, чтобы сказать им «нет»?
Флер владела собой еще три дня. В понедельник после похорон (если положиться на дату, указанную в газете, – в церкви вблизи от Робин-Хилла, – заметила она с кислой улыбкой) Флер снова позвонила в Суссекс. На этот раз она сидела у телефона. Теперь она была совершенно спокойна и терпеливо слушала гудки в трубке. Судьба сдала ей старших козырей. Она предложит свои соболезнования, сочувствие, поддержку – и заставит Джона поверить в ее искренность. Потом она спросит о том, что он думает об устройстве свадьбы. (Кит не назвал даты, видимо, предоставив решать это девушке.) Возможно, он не захочет обсуждать это так скоро после… а возможно, для него это явится облегчением. Она сумеет сразу распознать его настроение, а частности значения не имеют в любом случае. Главное, не теряя времени, восстановить контакт с ним, когда ей представился такой шанс. Доверие его к себе она уже вернула, и это открывает ей возможность разыграть свои карты. Теперь они встретятся наедине, а не в окружении попечителей. Остается только все подготовить, а остальное (никаких сомнений она не допускала) последует само собой.
У нее над ухом юношеский голос произнес название дома.
– Пожалуйста, мистера Джолиона Форсайта.
Она употребила его полное имя, выражая уважение к обстоятельствам. На этот раз – ни единого фальшивого хода! Она с удивлением услышала тот же молодой голос:
– Я у телефона.
Конечно же! Его сын!
– В таком случае я хотела бы поговорить с вашим отцом.
Без обмана!
– Его здесь нет.
– Не могли бы вы сказать, когда он вернется?
– Боюсь, нет. Может быть, моя…
Флер различила на заднем плане другой голос, и возле трубки что-то зашуршало.
– Простите, кто говорит?
Джун! Флер пустила в ход свои благотворительные интонации.
– Джун? Это вы?
– Флер?
– Да. Я позвонила выразить Джону мои соболезнования. Его нет дома?
– Нет.
– Он уехал в Лондон? В таком случае я…
– Нет, то есть не думаю…
В голосе ее старенькой родственницы слышалось возбуждение, необычное даже для нее. Инстинктивно Флер нащупала слабое место.
– Вы не знаете, где он?
– Ах, моя дорогая, у меня сердце надрывается!
Попала в цель без всяких усилий! Флер обрадовалась чуткости своей интуиции. Верный знак, что она поступила правильно, начав действовать сейчас. И что Джун подошла к телефону, тоже большая удача. Холли выдержала бы любой натиск. Она продолжала тонко зондировать:
– Но что случилось, Джун? У вас такой голос, словно он пропал без вести.
– Нет… ну… не совсем так. Просто уехал один на машине, не предупредив никого.
Флер не поняла, что тут такого ужасного, но Джун продолжала:
– Его глаза, понимаете? Он теперь не всегда видит ясно – зрение у него то нормализуется, то снова портится. Ему нельзя водить машину.
Флер чуть было не поддалась панике Джун, но здравый смысл взял верх.
– Но он бы никуда не поехал, не убедившись, что видит хорошо.
– Будем надеяться, деточка.
– Когда он уехал?
– Примерно час назад.
– И ничего не сказал?
– Нет. Со мной он вообще не говорил. – Последние слова прозвучали с напряжением. – А моему племяннику сказал, что хочет побыть где-нибудь один и подумать.
Флер успокоилась. Много шума из ничего, и подняла его, конечно, Джун. Эта маленькая старуха была настоящей возмутительницей спокойствия!
– Ну, полагаю, он вернется через час-другой. Вы ему передадите, что я звонила?
– Да. Разумеется! До свидания!
Тон Джун был само совершенство. Точно ее обвинили в мелкой краже. Флер улыбнулась и положила трубку. Она откинулась в глубоком кресле, скрестила ноги и начала покачивать туфлей. Отлично. Многообещающее начало, и особенно что Джун подошла к телефону. Что она сказала, когда в последний раз была здесь?
«Я всегда была на вашей стороне!»
Флер решила, что позаботится, чтобы старушка не изменила эту ею же самой объявленную позицию. Она испустила вздох, настолько счастливый, насколько это было возможно, пока ее заветное желание еще не осуществилось. Но теперь… ах, теперь победа выглядела такой близкой!
Она выпрямилась в кресле так резко, что уронила с ноги туфлю на персидский ковер.
«Побыть одному… подумать…»
Ну, конечно. Совершенно ясно, куда поехал Джон. Надев туфлю, она распорядилась, чтобы подали автомобиль, и через пять минут уже мчалась туда же.
* * *Джон с трудом различал шоссе – встречные машины то и дело ему сигналили, но в целом он справлялся не хуже – хотя и не лучше – любого начинающего шофера. Его влекла угрюмая интуиция, вел давно невостребованный инстинкт, безошибочно находящий путь к родному дому. Добравшись до места, он оставил машину на вершине длинного склона между стен живых изгородей, открыл калитку и пошел через луг к церкви, огибая лесок, уже голубевший колокольчиками. На дом он смотреть не хотел и выбрал тропинку, от которой дом прятался за тополями. Но не подумал, что и тополя могло повалить. Невольно он посмотрел в ту сторону – и даже больными глазами увидел слишком много. Робин-Хилл лежал в развалинах, только стены напоминали о доме, некогда сосредотачивавшем в себе самое его существование – все, что он любил в мире. Он торопливо направился к маленькому кладбищу и остановился там, где были похоронены его отец и дед, а теперь покоилась и его мать в могиле между ними, – еще не поблекшие и не осыпавшиеся цветы усыпали и ее холмик, и оба соседние.
Стоя там между тремя надгробиями – совсем новым и двумя мшистыми со следами прошедших лет (там же, где три дня назад он стоял с сыном и дочерью), Джон почувствовал, что проваливается в бездонную пропасть горя и одиночества. Он потерял ту, что любила его больше всего на свете, а он… Платил ли он ей любовью, которую она заслуживала? На похоронах он вопреки опасениям не испытывал беспощадного горя, а только тупую пустоту, и думал больше о детях, чем о себе. А теперь на него нахлынуло страдание, такое же ощутимо реальное, как физическая боль, еще недавно терзавшая его.
