Джойс - Алан Кубатиев

Нет сомнений — Джойс сделал «Порядочного Дублинца» евреем, вполне равнодушным и к протестантизму, и к католицизму, еще и из сатирических побуждений, из вечного желания бросать вызов. Разумеется, он помнил дело офицера-еврея Дрейфуса, выставленного шпионом, чтобы прикрыть его начальника, графа Эстергази: Джойс приехал в Париж вскоре после смерти Эмиля Золя, взбудоражившего полмира своим памфлетом «Я обвиняю» и затем так загадочно погибшего. Анатоль Франс, живой классик и один из лидеров общественной жизни, одним из первых подписал открытое письмо президенту, а на похоронах Золя произнес яркую речь. Дублин 1903 года, как раз когда приехал Джойс, бушевал редким вообще-то для Ирландии антисемитизмом: в Лимерике бойкотировали торговцев-евреев и не обошлось без насилия.

Джойс не был ни интернационалистом, ни филосемитом. Доброта и благородство Блума даны в снижающей манере: они будничны, неярки, да и умиляться ими чрезмерно невозможно — он выкрест, перекати-поле, тайный эротоман и одновременно рогоносец. Оспариваются общеизвестные еврейские добродетели: обособленность они избирают сами, чтобы сохранить исключительность, тесные семейные узы есть лишь следствие ее и т. д. Но Джойс опыт и трагедию Блума воссоздает из своего собственного материала: Блум, по наблюдению Эллмана, живет в «концентрированной джойсианской атмосфере», сходной до деталей. И у Джойсов, и у Блумов была акушерка, миссис Флеминг. Джойс родился на Брайтон-сквер, Блумы живут там после свадьбы. В «Бельведере» Джойс играет в инсценировке рассказа Томаса Энсти «Наоборот, или Урок отцам»; в ней же играет и Блум, правда, другую роль. Библиотекой на Кэйпел-стрит пользуются и Джойс, и Блум. Оба восхищаются Байроном, и Блум пытается приохотить к нему Молли. Совпадает далеко не всё, но сам факт отождествления крайне интересен.

Способность Джойса к самоиронии замечательно проявилась в зеркальности эпизодов с девочкой на берегу из «Портрета…» и «Навсикаи», где подглядывание Блума за Герти Макдауэлл пародирует упоение Стивена явившимся ему «гением чистой красоты». Яростное отвращение, в раскаянии испытываемое героем «Портрета…», слабее, но постояннее возникает во многих блумовских моментах «Улисса». Репертуар предполагаемого турне Молли по английским курортам — почти буквальное воспроизведение намерения Джойса, даже неповинный Доулэнд попал туда. Техника самоосмеяния, комического преувеличения собственных слабостей — один из любимых приемов Джойса: он перенесет его в «Поминки по Финнегану» и сделает доминантой образа Шема.

Однако Блум не Джойс, равно как и Стивен не Джеймс. Один из наиболее вероятных его прототипов — триестинец Теодоро Майер, другой — его земляк Этторе Шмиц. В дневнике Станислауса есть фраза о том, как Шмиц полушутя просит поделиться всеми ирландскими тайнами, потому что на множество вопросов о еврейских он Джойсу ответил. Между Шмицем и Джойсом, как подсчитал Гарри Ливайн, почти та же разница в годах, что у Блума со Стивеном; Шмиц от Блума отличается во многом, но он тоже был женат на католичке, тоже взял другое имя (пусть всего лишь псевдоним, но Итало Звево почти вытеснил Этторе Шмица), и его благодушная ирония очень напоминает иронию Блума. Джойс терпеть не мог потроха, а Шмиц, как Блум, их обожал. Выцеживая из их жизней мельчайшие частицы сходства, Джойс творил из них прочные осадочные породы.

Джойс много раз выспрашивал Станислауса, а потом и тетю Джозефину Мюррей о человеке по имени Хантер, спасшем избитого Джеймса, как Блум Стивена. Блум — рекламный агент получает свою работу от персонажа рассказа «Милость божия» Ч. П. Маккоя, он одновременно мелкий клерк в «Мидленд рейлвей», сборщик рекламных объявлений для «Айриш таймс» и «Фрименз джорнел», получающий комиссионные за заказы на доставку угля, частный детектив, клерк в офисе заместителя начальника полиции и секретарь коронера Дублина. Его жена поет сопрано и обучает детей музыке за небольшие деньги. В свою очередь, у него есть прототип, Чарли Чанс, жена которого пела в концертах, и тоже сопрано, под сценическим именем Мари Талон. Из этих частиц собирает Джойс своего героя, и правдоподобие мощно притягивает их друг к другу.

Имя дублинского «Одиссея» — тоже результат продуманного отбора.

Отца триестинской любви Джойса Амалии Поппер звали Леопольд, а фамилию Блум носили несколько дублинских еврейских семей. Один из Блумов принял католичество, чтобы жениться на ирландке; у них было пятеро детей, в том числе сын Джозеф, известный остряк, унаследовавший профессию и практику отца. Джойс намеренно смешивает Блума-стоматолога с Леопольдом-фабрикантом и дает Леопольду один из старых адресов Джозефа Блума. Был и другой Блум, убивший в начале прошлого века девушку, работавшую с ним в фотоателье. Он хотел вынудить ее к двойному самоубийству; однако после того, как убил ее, себя только ранил и написал на стене кровью «ллубовь» (LLUVE). Его освободили как психически больного, подержали в лечебнице, затем он куда-то уехал. Дочь Блума Милли — ученица в таком же фотоателье, но в Муллингаре, и там Джеймс с отцом фотографировались в 1900 и 1901 годах.

«Мадам Мари Талон» по инициалам полностью совпадает с «Мадам Марион Твиди», псевдонимом Молли Блум. Сходство с Чансами Джойс все же тщательно скрывает, давая им другое имя, придумывая профессиональное соперничество между Молли и миссис Маккой. В Триесте он знал торговца фруктами Николаса Сантоса, с которым продолжал знакомство в Цюрихе. Его супруга, пышная и соблазнительная дама, боялась утратить цвет лица, отчего почти не выходила из дома и усердно изобретала всяческого рода кремы и косметические маски. Джойсы не сомневались в ее вкладе в образ миссис Блум. Молли вобрала в себя и черты Амалии — месть это или не месть, не имеет значения. Испанский стиль и курение, скорее всего, от дочери Мэта Диллона, старого друга семьи — после поездки в Севилью она восторженно усвоила эти привычки.

Так складывалась внешность Молли. Но самое важное, ее ум и характер, Джойс не искал — прототип был рядом, и Джойс разрабатывал месторождение порой на истощение. Нора Барнакл была сущей сокровищницей крепких и язвительных словечек, Джойс наслаждался этой ее способностью не меньше, чем Блум, но, разумеется, небескорыстно. Нора, как и Молли, не страдала чрезмерной интеллектуальностью; она также была привязана к своему мужу, но без преклонения и умиления. Позже в интервью Кароле Гьедон-Велькер Нора Джойс сказала: «Я не знаю, гений ли мой муж, но я уверена в одном — таких больше нет».

Монолог Молли не только классическая иллюстрация «потока сознания» — он течет и в Блуме, и в Стивене, но это еще и ироническое напоминание о Нориной манере письма, обильно представленной в их переписке. Впрочем, Нору это совсем не заботило.