Правда выше солнца (СИ) - Герасименко Анатолий

Это бессмысленно. Вернись к Мелите и живи с ней тихо и мирно в ожидании, пока тебя простит твой бог. Последуй доброму совету.

Акрион метнул копьё. Попал гопломаху в бедро – пробил насквозь, клинок вылез наружу. Гопломах упал на колени, поднял руку с выставленным пальцем, моля о пощаде. Акрион не внял мольбе. Прыгнул к поверженному бойцу, крутанулся и размозжил вражескую голову кромкой щита. И застыл, тяжело дыша, согнувшись. Уже вымотался, хотя ещё, верно, не отдавал себе в том отчёта. Силы были на пределе.

А сзади подкрадывался новый, свежий противник. Рыболов с сетью наготове.

Не высовывайся, не блажи, не рискуй. Это не твой бой, твой бой давно проигран. Ты опоздал, опоздал, опоздал.

Кадмил вдруг вспомнил сумку. И то, что было в ней. То, что нашёл там, когда лежал на ложе в парнисских покоях. То, что узнал о Локсии.

Да, можно оставить умирать этого парня, которого втянули в гибельную игру ради чужой выгоды. Можно уйти и вернуться на Парнис. Можно забыть обо всём и тихо стареть в ожидании, пока Локсий простит и бросит подачку. Можно – и, пожалуй, так будет благоразумней всего…

Мелита.

Ребёнок.

Акрион.

«Они пришли за представлением, – подумал Кадмил, до ломоты в пальцах стискивая рукоять жезла. – Значит, устрою им представление. Среди тирренов буду как тиррен... Встречайте хитроумного Гермеса, суки».

Глупо, произнёс голос Локсия.

– Ст'архидия му, – пробормотал Кадмил.

Все театры Тиррении устроены одинаково. Зрительные ряды, вздымающиеся к небесам. Овальная, покрытая песком арена. Высокая загородка, отделяющая зрителей от бойцов. И – обязательно – гипогеум: сложная система галерей под ареной. Там хранится оружие, там держат в клетках зверей для травли. Там же, в гипогеуме, устроены лифты. Публика любит, когда бойцы возникают из-под земли, как по волшебству.

Кадмил нырнул в тёмную нору, в тоннель, который вёл к коридорам гипогеума. Побежал по извилистым проходам, полагаясь на приглушённый рокот барабанов и пение труб. Чадили редкие факелы, сыпался сверху песок сквозь доски арены. Попавшиеся навстречу рабы жались к стене, пугливо склоняли головы перед незнакомым богато одетым господином. Так; вот и лифты. И наверху, над головой – самый центр побоища, если судить по топоту и по песку, льющемуся сплошными пыльными потоками.

Кадмил вскочил на помост лифта – деревянная площадка рискованно закачалась под ногами.

– Эй, вы! – обратился к рабам. – Поднимайте меня!

Садясь на чужого коня, Кадмил и мысли не допускал, что тот может понести или скинуть седока. Был уверен в себе. С лошадьми такое хорошо работает. С людьми тоже может сработать – если эти люди замордованы до состояния домашней скотины и привыкли подчиняться приказам господ в дорогой одежде. Несколько мгновений рабы, усиленно соображая, глядели на Кадмила, а он глядел на них. «Это какой-то неизвестный начальник, который требует чего-то странного. Если сделать, как он хочет, нас потом могут наказать», – отражалось в глазах рабов. «А если не сделать, как я хочу, то я вас накажу прямо сейчас», – отвечал им взглядом Кадмил.

Сердце успело сделать десяток ударов. Рабы не двигались с места, и Кадмил успел подумать, что человек всё-таки сильно отличается от лошади… а потом барабаны замолкли. Разом, будто всех барабанщиков застрелили из жезлов.

– Жизнь или смерть? – прокричал кто-то прямо над головой.

– Тезери! – откликнулись издалека. – Убей!

И мгновенно подхватили прочие:

– Тезери! Те-зе-ри! Те-зе-ри!!

– Поднимайте, черви! – заорал Кадмил не своим голосом.

Человек действительно сильно отличается от лошади. Люди гораздо лучше понимают язык криков и угроз. Разом вздрогнув от Кадмилова вопля, двое рабов подскочили к лифту и налегли на рукояти ворота. Утлый, сколоченный из досок помост дрогнул и поехал вверх. Кадмил глубоко вдохнул, чтобы унять боль в затылке и успокоить огненные волны, плывущие по хребту.

– Поднимете – и ждите! – спохватившись, крикнул он. – Ждите, поняли? Как топну дважды – опускайте!

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Один из рабов, не прекращая вертеть ручку, торопливо кивнул. Крышка над головой откинулась, открывая ослепительный квадрат неба. Песок пролился струйками вниз, в темноту, в лицо пахнуло горячим ветром.

И Кадмил медленно, с торжественной плавностью поднялся из-под земли на арену.

Он широко улыбнулся многотысячной толпе. Поднял ладони в щедром приветственном жесте, так же, как делал это, являясь эллинам в облике Гермеса. Неторопливо повернулся кругом, чтобы никого не обделить вниманием, чтобы все хорошенько разглядели этого загадочного незнакомца, который осмелился прервать зрелище на самом интересном месте. Он хотел удивить их. Охладить их пыл. Посеять в душах сомнение. Может, всё идёт, как задумано? Может, появление человека из-под земли – часть игры?

Повернувшись, Кадмил увидел лежащего на земле Акриона. Руки раскинуты, бока ходят ходуном, щит валяется в стороне. Дюжий рыболов всё-таки одолел его. Занесённый трезубец мог опуститься в любой момент.

Надо было действовать.

– Остановитесь! – воскликнул Кадмил властно и непреклонно.

Увы, получилось слишком тихо – для такого огромного пространства. Будь он в нормальном эллинском театре, построенном для нормальных эллинских спектаклей, каждое слово, даже сказанное шёпотом, донеслось бы до самых дальних рядов. Но это был театр смерти, и здешние строители мало заботились об акустике.

Послышался общий негромкий ропот. Все вокруг пока ещё не сообразили, что к чему. Зрители думали, что наблюдают часть представления. Судья думал, что Кадмила наняли сумасбродные эдиторы, устроители похорон. Эдиторы думали, что всё это – какая-то хитрость, задуманная ланистами, чтобы подстроить заранее оговорённый исход боя. Ланисты думали… Да неважно, что они думали. Важно, что солдаты, окружавшие арену, не думали вообще. Они ждали приказа, чтобы пустить в ход копья, мечи и луки. И приказ этот вот-вот готов был слететь с уст эдитора, или ланисты, или судьи – смотря кто первый опомнится.

В общем, от смерти Кадмила отделяло всего несколько мгновений.

– Воронку мне, – велел Кадмил, небрежно протянув руку.

Глашатай неуверенно приблизился, подал требуемое. Он, как и рабы, боялся наказания и привык слушаться богато одетых людей.

– Граждане Вареума! – воскликнул Кадмил, поднеся ко рту устье воронки. – Свободные, благородные граждане Вареума! Слушайте меня, слушайте!

Вот теперь его услышали. Звучный, металлический голос разнёсся по всему театру, отразился от вогнутых стен, вернулся ухающим эхом: «слушайте… слушайте…» Толпа затихла. Зрители, лудии, солдаты, музыканты, судья – все смотрели на него.

Кадмил набрал воздуха в грудь. Губы на вкус отдавали медью.

– Мы собрались здесь, чтобы воздать почести покойному Стумпию Цереллию! – голос обрёл силу, зазвучал, почти как будто он пользовался «золотой речью». Почти, но не так, совсем не так. – Вспомним его! Вспомним, каким он был великодушным! Справедливым! Честным! Щедрым!

Зрители заволновались, зашелестели, точно роща под порывом ветра. Громко разрыдалась сидевшая на почётном месте женщина в роскошном наряде – вдова? О, сколько колец и браслетов! Похоже, щедрость покойного Стумпия Цереллия поистине не знала границ.

– Мы все видели, как храбро дрался этот юноша, – продолжал Кадмил, указывая на поверженного Акриона, над которым всё ещё стоял занесший трезубец рыболов. – Как отомстил за товарища! Как бился потом один против многих! Он герой! Разве дело – наказывать за геройство? Разве эта арена – не для героев?!

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Одинокий крик с верхнего ряда:

– Верно говорит!

– Верно! Верно! – ещё голоса. Деревянная рассыпчатая дробь: люди вразнобой застучали сандалиями по перилам в знак одобрения. Кадмил взмахнул рукой и, надсаживаясь, прокричал:

– Будь жив сегодня Цереллий – разве допустил бы он такую несправедливость?

Несколько голосов:

– Нет! Нет, не допустил бы!