Дневники: 1920–1924 - Вирджиния Вулф
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
М.: Не думаю, что мне это понравится.
В.: Он тебе не понравился?
М.: Едва ли мне захочется работать под его началом. Он заставит меня целыми днями печатать на машинке. И мне, полагаю, придется подчиняться?
Л.: По отношению к вам он будет в той же должности, что и мы.
М.: Мне очень нравится работать с вами. Но это впервые так. Я никогда не умела работать с другими людьми. Я поссорилась с директрисой в предыдущем месте.
(Вот пример решительной, ничем не прикрытой, свойственной ей честности. В остальном же она выставила себя в невыгодном свете, хотя этих людей без воображения все равно не в чем винить. Она боится потерять лицо. Она ревнива, довольно въедлива, стоит на своем, но, конечно, все понимает. В этом и заключается преимущество молодых.)
Но я только зря потратила время, рисуя план дома 35 на соседней странице. Ничто так не отнимает время, как эти мечты. Мне надо почитать Софокла. Спустя 20 лет я теперь умею читать по-гречески быстро (со шпаргалкой в руке) и с удовольствием. Это для моей бесконечной книги. Вот только мысли мои возвращаются к арендной плате. Сколько мы можем дать за дом? Я бессердечна по отношению к бедному старому Хогарту, подарившему нам целых 9 лет безопасности. Мысли мои уносятся прочь от Кэ и Алтуняна[1128], за исключением того, что Кэ больше, чем когда-либо, похожа на мешок с самыми обычными овощами из огорода. Ее гложет какой-то червь – навязчивое желание произвести на нас впечатление свой романтической жизнью, романтичной натурой Уилла. Ничто так не бросается в глаза и не раздражает, как этот мотив. Для начала он подразумевает некоторое расхождение интересов. Она думает не о вас, а о том, как произвести впечатление. Но куда более серьезным является потеря внимания, ведь половина его занята мыслями о том, чем именно вас впечатлить. Ее снисходительность забавляет. Она чувствует или хочет чувствовать себя графиней; ей это нравится. Но она точно знает, что в Лондоне и даже в Ричмонде не так-то просто сойти за важную особу. Так или иначе, она рассказывает слишком много историй о странных личностях, которые приезжают в Орлиное гнездо [дом Арнольд-Форстеров в Зенноре]. О Гордоне Боттомли и жене раджи Саравака[1129]. Она слишком много болтает о страстном интересе доброго Уилла к призыву туземцев во французскую армию[1130]. Протест – вот что стоит за всем этим. В каком-то смысле она опять горевала по Руперту. Рассказывала, что миссис Брук [мать Руперта] внезапно улыбнулась Марку [Арнольд-Форстеру] точь-в-точь как Руперт, чего Кэ раньше никогда не замечала. Но если бы я насильно не погрузила ее в прошлое, то не знаю, как бы мы пережили тот вечер. Я была очень рада услышать шаги Леонарда и Алтуняна, спускавшихся к нам по лестнице. А сейчас мне надо пойти в подвал и посмотреть, как там дела с обложкой для книги Клайва[1131]; Леонард занимается ею по 8 часов в день.
16 ноября, пятница.
Нет, мы не взяли дом 35 на Уоберн-сквер, и он потерял всякую привлекательность для меня, но сейчас я не хочу об этом говорить. Я обедала у леди Коулфакс, встретила Анрепа[1132] в Тейт, пила чай с Марджори, обсуждала Ральфа; Леонард вернулся из Родмелла; силы разменяны по мелочам, так что читать Еврипида совсем не хочется. Собственно, я разговаривала с Хью Уолполом[1133] – невпечатляющим человеком, который слишком много спорит; беспокойным преуспевающими тщеславным человеком, который питает определенную неприязнь к талантливым интеллектуалам, но все-таки уважает их и хочет быть одним из нас. У него вид любезного адвоката или банкира; красные щеки, очень маленькие светлые глаза; добродушные, но поверхностные или неискренние манеры. Мы обсуждали сегодняшнюю славу. Он много говорил о разных кругах и критиках, о том, что ни одна книга не получает полное одобрение одной и той же группы людей. Каким-то образом все вращалось вокруг него самого. Неинтересный человек, неспособный бросить тень даже на меня. Я не чувствовала себя сбитой с толку, разбитой вдребезги или нечто подобное, хотя, отмечу, он слегка благоговеет передо мной. Там была старая леди Хорнер[1134] с ее большими и очень широко расставленными глазами; с лицом, измятыми и сморщенным, словно старая выцветшая перчатка; с интересными утонченными чертами; с умом, измученным обществом и потому сделавшимся беззаботным, но повышающим качество светской беседы. Я имею в виду, что она говорила очень легко и свободно и в этом чувствовался какой-то особый стиль. Просторные сады и деньги ушли на то, чтобы его обрести. Бедная несчастная старушка – сентиментальна ли я, столь часто думая о несчастье других людей, или просто утешаю саму себя? Литтон очень учтив в подобных обществах; он держится в тени и время от времени эффектно обнажает свой меч. Дезмонд, разумеется, проделывает свои веселые восхитительные трюки: не отрываясь от еды и бокала, он изображает актрису, которая чистит руки, как муха в Нассау[1135]. Что касается леди Коулфакс, то она сидит во главе стола, накрашенная и выразительная, широкоскулая, немного грубоватая, с добродушным взглядом, почти ласковая со мной, одаренная и явно бескорыстная – я хочу сказать, что если ей нравится слушать умные разговоры и платить за них обедом из четырех блюд, то в этом нет ничего плохого. Это пристрастие, а не порок. Мы откланялись в три. Меня забавляет то, как леди Хорнер просит слуг узнать номер телефона леди Ловат[1136]. Эти свободные и легкие жесты напоминают мне о леди Бат[1137], о Гербертах[1138] – о мелких эпизодах, которые произвели на меня впечатление много лет назад. Однако все сводится к тому, что леди Хорнер ездит по Лондону на автомобиле и в ней есть некая воздушность, а не духота. Итак, мы с Литтоном пошли в Тейт. Мы с ним не нуждаемся в предварительных словах.
– Вот моя книга – «Королева Виктория» на французском[1139].
– Рискну предположить, что на французском она даже лучше.
Он уже почти купил дом недалеко от Хангефорда[1140], на холмах, но колеблется из-за последних £500. Там нет ни канализации, ни воды. И все же я
