Пётр и Павел. 1957 год - Сергей Десницкий
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
И тут страшная догадка сверкнула в голове Самвела.
– И вы тоже?.. Сидели?..
– Сидел, Самвел Ашотович. Потому и брата потерял.
– Иу меня в семье тоже… Дядю Гегама в тридцать седьмом арестовали… С тех пор о нём ни слуху ни духу. Мы все думаем, погиб.
– Обо мне мои родные тоже ничего ещё не знают, так же, как и вы своего дядю, так и меня они, скорее всего, похоронили. Не торопитесь последнюю точку ставить. Чудеса на этой земле, поверьте, ещё случаются.
Неожиданно дверь с грохотом распахнулась, и в кабинет, как разъярённая фурия, ворвалась жгучая брюнетка ослепительной красоты.
– Самвел! И ты посмел таким тоном… – загремела она низким грудным голосом, сверкая из-под чёрных, как смоль, бровей, огромными тёмно карими очами. Но… Увидев в кресле возле стола постороннего мужчину, моментально переменилась: грозные очи накрыла томная поволока, и в один миг бешеная фурия стала робкой голубкой.
– Я вас слушаю, товарищ Токсян? – её нежный ласковый голос заструился в кабинете, словно хрустальный горный родник.
Самвел протянул ей газету, которую принёс с собой Троицкий, и распорядился сугубо официально:
– Посмотрите в картотеке и, если там есть негатив, немедленно доложите нам фамилии всех, кто изображён на этом снимке. Мне и вот… товарищу генералу.
– Слушаюсь, товарищ Токсян, – Роза опустила веки и томно улыбнулась "товарищу генералу". Призывно покачивая крутыми бёдрами, она вышла из кабинета. Но прежде, чем прикрыть дверь, обернулась, и очаровательная улыбка озарила её прекрасное лицо.
– Бешеный темперамент. Совершенно неуправляемый, – как бы извиняясь, проговорил кремлёвский фотограф и густо покраснел.
Он открыл сейф, стоявший в углу, извлёк из его стальных недр бутылку коньяка, тарелочку с нарезанным лимоном, вазочку с очищенным миндалём и, подмигнув Троицкому, разлил коньяк по рюмкам из богемского стекла.
– Чисто символически, товарищ генерал. К тому же хороший коньяк – это самое лучшее лекарство от всех известных и неизлечимых болезней.
– Кто-то мне уже говорил нечто подобное. Причём совсем недавно, – улыбнулся Павел Петрович.
– Народная мудрость. Знаете ли вы, что в средние века коньяк и вообще все крепкие напитки на самом деле считались лекарством. А древние греки обязательно разбавляли сухое вино ключевой водой. Тот, кто пил вино неразбавленным, считался у них пьяницей. Но со временем количество болезней на земном шаре увеличилось. Бороться с ними становилось всё труднее, и, как следствие этого, возникла настоятельная потребность в более частом и более регулярном применении крепких лекарств. Разбавленное вино перестало приносить ощутимую пользу, и культура винопития поднялась на неведомую нашим далёким предкам небывалую высоту. Я предлагаю, товарищ генерал, поднять бокал и низко склонить голову перед тем великим мудрецом, который увидел в виноградной лозе источник радости, веселия и, конечно же, здоровья. Выпьем прежде всего за наше здоровье и пожалеем тех, кто этому божественному напитку предпочитает валерьянку и пирамидон!
Они чокнулись, и богемское стекло радостно зазвенело в ответ, рассыпавшись в воздухе тысячью крохотных колокольчиков.
– Удивительно!.. – Павел Петрович отпил маленький глоток: коньяк, действительно, оказался превосходный. – Я всегда думал, только грузины могут произносить такие красивые, такие вычурные тосты. Оказывается, армяне умеет делать это ничуть не хуже.
В дверь постучали.
– Войдите! – Самвел, конечно же, знал, что за дверью стоит его помощница, жгучая красавица Роза, но решительно предпочёл внеслужебному способу общения со своей подчинённой формальный. Хотя… Одному Богу известно, кто у кого в этом дуэте действительно находился в подчинении.
– Товарищ майор, разрешите доложить? – заметно было, что кареокая брюнетка так и пышет негодованием.
– Докладывайте, – на её начальника жалко было смотреть.
– Ваше приказание выполнено. Вот, – и она протянула Токсяну газету Троицкого и лист бумаги, сложенный пополам.
– Благодарю, – сурово произнёс тот, положил газету на стол, развернул листок и прочитал.
– "Слева направо: Лущенко М.М. – дояр колхоза "Путь Ильича", Житомирской области; Троицкий П.П. – первый секретарь Краснознаменского горкома партии… Володина И.Ю – участковый врач…"
Но дальше Павел Петрович уже ничего не слышал. Вся обстановка кабинета, и сам кремлёвский фотограф, и насмерть перепуганная Роза – всё поплыло перед его глазами, поехало куда-то в сторону, во рту появился противный металлический привкус, тело покрылось липким холодным потом…
– Что с вами, товарищ генерал?!..
Но ответить Троицкий уже не смог…
Мутная, серая пелена накрыла его с головой.
Шорохи, шарканье ног по каменным плитам, невнятные шёпоты, взмахи трепещущих крыльев… безконечные коридоры… коридоры без дверей, без окон… он хочет бежать, а ноги еле идут… и стены коридоров всё сужаются., сужаются., сужаются!., вот-вот они раздавят его, сомнут!., и нельзя повернуть назад… потому что сзади обрыв, и не видно дна этой бездны… он вот-вот свалится в эту безконечную пустоту… он хочет кричать… и не может!., рот беззвучно открывается… а воздуха нет… он сейчас задохнётся… белый огненный шар разорвался прямо перед ним, и большая белая птица закричала тревожно… обморок… обморок… обморок…
Медленно, тягуче, откуда-то издалека вновь пришли к нему голоса людей…
– Что с ним?..
– Обморок…
– Самвел, я боюсь…
– Это всего лишь обморок…
Троицкий открыл глаза. Он лежал на полу, а над ним низко-низко склонился Токсян с рюмкой коньяка в руке… Чуть поодаль, широко распахнув глаза и в ужасе прижав руки к пылающим щекам, стояла прекрасная Роза.
– Что я говорил?!.. – Самвел поднёс коньяк ко рту Павла Петровича. – Самый обыкновенный обморок. Выпейте, товарищ генерал, я вас очень прошу.
Но тому и без коньяка было невыносимо тошно.
– Спасибо, Самвел… Я не могу…
– Ну, ну… Не надо капризничать. Вот увидите, сразу лучше станет.
– Не буду, – упрямо повторил Павел Петрович и попытался подняться с пола. Но ноги почему-то плохо слушались его.
– Что случилось?.. Почему вы так… вдруг? – спрашивал Токсян, помогая ему встать.
Троицкий попросил воды и, когда, лязгая зубами о край стакана, отпил несколько глотков, с трудом ворочая языком, ответил.
– "Троицкий П.П." – мой родной брат…
Ему не померещилось – на фотографии в "Звёздочке", действительно, был Пётр.
Примерно через полчаса, когда Павел Петрович вышел из редакции на улицу, Гамреклидзе, поджидавший его у входа, ахнул:
– На вас лица нет, товарищ комбриг!.. Что-то ужасное случилось?..
– Напротив, Автандил… Совсем напротив… Я брата нашёл, – и он показал растерявшемуся грузину фотографию, которую по распоряжению Токсяна напечатал для него фотограф-заика. – Вот, второй слева – мой брат.
– Представительный мужчина, – одобрил тот. – Но вы… Простите за откровенность, совершенно зелёного цвета. До сих пор я думал, от радости люди не зеленеют…
– Стыдно признаться, я, Автандил, в обморок упал. Представляете?.. Первый раз в жизни. Нервишки стали сдавать.
– Поехали, Павел Петрович, к нам. Мы вас быстро в норму приведём.
– Нет, дорогой мой… Отвезите меня в гостиницу. Я третий день в Москве, а в номере своём ни разу не ночевал. Что Лариса Михайловна про меня подумает?.. Загулял старик – не иначе. Стыдно. А кроме того, мне просто выспаться надо. Я подсчитал: за две прошедшие ночи я спал всего лишь шесть часов. Может, потому и в обморок упал. Да и вам от меня отдохнуть надо. Не спорьте!.. Безсовестно с моей стороны так вас эксплуатировать. Поехали в гостиницу.
26
Пока Богомолов и Савушкин бегом спускались по лестнице Школы-студии, Иван Сидорович рассказал, что произошло. При выезде машины «Скорой» от Склифа на Садовое кольцо, в неё на полном ходу врезался гружёный самосвал. При этом удар пришёлся в правую переднюю дверь, как раз в то место, где рядом с шофёром сидела Наталья. Водитель совершенно не пострадал, ни одной царапины. А вот она!..
– Эх!.. Успеть бы!.. – резюмировал Савушкин свой короткий рассказ.
Так всегда: ждёшь беду с одной стороны, а она потихоньку подкрадётся к тебе сзади да так шарахнет, что и охнуть не успеешь!..
Возле подъезда, где ещё совсем недавно шумела возбуждённая толпа московских театралов, стояла машина с большими красными цифрами "03" на боку. Савушкин, кряхтя, забрался на переднее сиденье, Алексей Иванович устроился сзади. Там в углу на месте санитара, сжавшись в комок, сидел Серёжка. В полумраке салона горели его глаза. В них застыл ужас, и теплилась надежда.
– Папа, тебе Иван Сидорович всё рассказал?
– Да, сынок.
– Как ты думаешь, то, что с мамой, это ведь не очень серьёзно?.. Правда?..
– Потерпи немного, Серёженька… Потерпи… Приедем, на месте всё узнаем.
