Поломанные Константы - Ирина Крыховецкая

– Да не о том я! Вот ты медицинский работник, а скажи: пить мне анаприлин или не пить?

– Врач назначил?

– Ну да.

– Значит пить.

– У меня сейчас пульс шестьдесят. Если я его выпью, у меня сердце остановится, а если нет, то тахикардия начнется. В любом случае, – горестно заключила Антонина, – помирать.

– Ой, – Наталья взялась за сердце, – теть Тонь, то ж вас климакс так лупит по башке-то! Это же невроз начался, а потом еще чего придумаете да и рехнетесь совсем!

– Вот и я про то же, – тетя Тоня и не думала защищаться, и Наташе стало жаль женщину. Это так внушению-то поддаваться!

– Теть Тонь, – шепотом заговорила Наташа, – у меня бабка-то ведьмой была, к ней отовсюду ехали!

Тоня перевела взгляд на Наташу, в нем загорелся огонек любопытства.

– Так вот, знаю я заговор на нормальную работу сердца.

– Это какой? – и Антонина прикрыла спешно рот рукой, водя глазами по сторонам: никто ли не услышал?

– В общем, выпиваете сейчас половину своей таблеточки и шестьдесят шесть раз легонько ударяете пальцами себя по груди со словами: «Чур так! Чур так!»

– Поняла, – прошептала тетя Тоня и приложила палец к губам.

– Вот и славно, только никому говорить нельзя, волшба развеется…

И Наталья метнулась в коридор, видать, в ванную, умываться.

Хорошая девка, думалось Антонине, поколачивающей себя пальцами по груди: и красавица, и умница, и вон какая сильная, да смелая, да, ты поглянь, колдовству обучена.

И некоторая правда была в мыслях Тони.

Наташа родилась в апрельский день, на берегу бурного Енисея, крепкая здоровенькая девочка. Росла, родителей радовала, ростом в отца, красой да фигурой в мать. Выше всех сверстников была, парней переросла, в волейбол играла, сначала за школу, потом за медицинское училище. Росту она была знатного – сто восемьдесят пять сантиметров, да стать царская, фигура ладная да точеная, формы пышные, глазищи как озера, коса льняная полутораметровая. Парни за ней увивались, да Наташа их вроде как и не видела, словно поверх кудрявых макушек смотрела. Читала много да мечтала в институт поступить. Да вот как-то случилось ей домой ехать, поездом долго, а потом еще и вертолетом. Да незадача вышла – упал вертолет. Живы все остались, поцарапались о высоки кедры, как пошутил штурман. Да костер разожгли, стали в тайге спасателей ждать, благо рация работала. Наташа к тайге привычная, выросла средь северных лесов буйных, видит, мужчины разговор у костра завели о своем, мешать не стала, речушку по журчанию услыхала, пошла к водице – искупаться. Огляделась, нет никого, да прыг в холодну водицу, добрую да заботливую. Накупалась вволю и на берег, а одежки-то и нет! Сердце обмерло, косу перекинула, стоит да смотрит по сторонам, глазами ищет. Да сам воришка и появился. Попутчик! Еще в начале пути приметила Наташа красавца великана, да всю дорогу так усердно не замечала, что краснела и румянцем заливалась.

– А я думаю, куда она делась? – глубоким и бархатным голосом заговорил попутчик. – Заволновался да следом пошел.

– А одежду зачем забрал? – спросила Наташа, смущенно «прячась» за косу.

– Так никогда боле в жизни красоты такой, наверное, не увижу, – зашептал попутчик. От слов его Наташу в жар кинуло, хотела обратно в воду прыгнуть, да вот он прям перед ней вырос, руками бессовестными обхватил, большой, сильный. На голову Наташи выше, пахнет пряностями да хвоей таежной. Глаза Наташа подняла – молодой да пригожий, глаза синевой плещутся, кудри светлые по плечам рассыпаны. Медленно наклонился, к губам Наташиным прикоснулся, да и задрожала она, еле подхватить успел да в траву заповедную как в постель уложил. Как кружили кедры да звезды, как горели поцелуи на коже, на всю жизнь оба запомнили, роковой встреча оказалась. Через месяц у родительского дома Наташи появился ласковый попутчик Рожден. И отец с матерью, лишний раз подивившись на щедрость природы, одарившей красою и Наташу и Рождена, дали согласие детям на супружество. Рожден служил егерем, о себе и семье своей не говорил, а Наташа и не спрашивала. Только брата, на Рождена как две капли воды похожего, и видела иногда Наташа. Но Рожден ее добрее был, а Ден модным, заумным и сложным ей казался всегда, ну да брат, родная кровь, поди, да за Наташу и Рождена Ден всегда радовался, племянников любил да подарками баловал. И был Рожден хозяином большущего пространства тайги. Жил в доме добротном, хозяйство имелось, уазик егерский да вертолет. Часто зимовали в тайге партии экспедиционные, часто улетал к ним Рожден. Да так и шли дни за днями, в тиши, любви да согласии. Деток двое народилось. Старшенькому четыре было, когда под зиму Наташа второго сынка родила. Да жизнь снова потекла в заботах да радостях семейных, к декабрю улетел на неделю на север Рожден, сбросить почту в зимний геологический лагерь. Наташа одна осталась Да не преминула в день его отсутствия к кедру заповедному сбегать. Сынка на сынка оставила – благо что ответственный Иванушка, старший, рос.

А кедр звенящий, росский, вот он. Колдун-кедр, оберег семьи ее. Непростой кедр, с тайною Наташе раскрылся. Когда та тяжелая Иванушкой ходила. Часто на полянку к старому кедру приходила, сядет под него, песенки поет, траву гладит, а спиной к кедру прижмется – как бы полегче становится. Так однажды с высоченной ли верхушки свалилась прямехонько в ладони Наташе здоровая кедровая шишка с орешками. Она кедр поблагодарила, да хотела орешков погрызть с охотки, а не тут-то было! Орешки не простые оказались, а золотые.

– Ой, дедушка-кедр! – подхватилась Наташа. – Это как в сказке! А белочка есть? – еще недоумевая и рассматривая золотые орешки, спросила Наташа, когда раздалось цоканье.

Пушистая серо-красная белка, державшая в лапках еще одну шишку, низко спустилась по кедру и бросила ее в Наташу.

– Вот Шалунья! – воскликнула Наташа.

Так и пошло. Бусы нанизала кедровые для всей семьи. Рожден сверлил золотые орешки под ниточку прочную – не спрашивал, привык вопросов Наташе не задавать, захочет, время придет – сама расскажет. Но бусы-то золотые кедровые под рубахой как оберег носил, да смотрел, чтобы сынок не снимал. А уж в Наташином ожерелье и вовсе девяносто девять орешков было. Не простой кедр был, ох непростой. Вот к нему и побежала Наташа. Ветром встретил ее старый кедр, и Шалунье не спалось в зиму лютую.

Застрекотала, ругаясь вроде на Наташу. Ветер подул, с ближайшего сугроба охапку колючую снежинок сорвал и в Наташу кинул. Екнуло сердце, домой ноги сами понесли, а там уж беда! Калитка сорвана, дверь во двор нараспашку, входная сорвана, да пар из нее валит, теплый человеческий дух. Вбежала Наташа в горницу, порушено да повалено все, Иванушка под кровать низкую деревянную забился да плачет, а к кроватке с маленьким медведь-шатун фыркает, крушит все да пробирается. Ой, огневано сердце материнское, непрошенный гость лесной за смертью пожаловал! Сама себя Наташа не помнила, как на медведя кинулась, как по нежной коже когти острые прошлись, да как душила зверя лесного, сколько сил хватало, а опомнилась – мертв зверь лесной, мертв… Знать, конец, нет беды больше. Встала, сына из кроватки вынула, Иванушка к ней кинулся, обоих к себе прижала да к печке привалилась, отдышаться не могла. Так и просидела несколько часов, словно в забытьи, уж и тепло из избы вымело, порог запуржило, своим теплом обогревала, да зверь лесной у ног, остывающий, грел. Рожден когда в двери ворвался, картину страшную увидел, да Бога как благодарить, семью сохранил.