11/22/63 - Стивен Кинг

Во время моих прогулок по Мерседес-стрит к складу «Манки уорд» и обратно (всегда со сложенной газетой, открытой на странице, где публиковались объявления о сдаче квартир в аренду) я увидел и мистера Хаззарда, здоровяка лет тридцати пяти, и двух его детей, с которыми отказывалась играть Розетта, и женщину с застывшим лицом, которая при ходьбе подволакивала одну ногу. Однажды мама Хаззарда, стоя у почтового ящика, подозрительно оглядела меня, когда я проходил мимо по полоске твердой земли, служившей тротуаром, но ничего не сказала.

В ходе моей третьей разведывательной миссии я увидел старый ржавый прицеп, стоявший позади пикапа Хаззарда. Он сам и дети грузили в него коробки, тогда как старуха стояла рядом на только что зазеленевшей травке, опираясь на трость, а перекошенное после инсульта лицо скрывало любые эмоции. Я бы поставил на полнейшее безразличие. Уходил я безмерно счастливым. Хаззарды съезжали. И после их отбытия рабочий парень по имени Джордж Амберсон намеревался арендовать дом 2706. Теперь моя главная задача заключалась в том, чтобы никому не дать себя опередить.

Я пытался найти наиболее надежный способ это сделать во время нашей субботней поездки за продуктами. На одном уровне сознания я общался с Сейди, отвечал на ее вопросы, откликался правильными репликами, подтрунивал над ней, когда она провела слишком много времени в молочном отделе, вывез нагруженную продуктами тележку на автомобильную стоянку, переложил все пакеты в багажник «форда». Но проделывал все это на автопилоте, размышляя о том, как организована сдача домов в аренду в Форт-Уорте, и, как выяснилось, прокололся. Не обращал внимания на слова, которые слетали с моих губ, а это опасно, если ведешь двойную жизнь.

По дороге к дому Сейди, когда она спокойно (слишком спокойно) сидела рядом со мной, я пел, потому что радиоприемник «Форда» сломался. Двигатель тоже начал сдавать. Снаружи «Санлайнер» по-прежнему выглядел шикарно, и я прикипел к нему всей душой, но прошло уже семь лет с того дня, как он сошел с конвейера, а его пробег превысил девяносто тысяч миль.

Я разом принес купленные Сейди продукты на кухню, героически покрякивая от напряжения и картинно покачиваясь. Не обратил внимания, что она не улыбается, и понятия не имел, что наше короткое возвращение к жизни душа в душу закончилось. Я по-прежнему думал о Мерседес-стрит и гадал, какое шоу я должен поставить там... или, точнее, сколь много там должно быть от шоу. Мне предстояло пройти по лезвию ножа. Хотелось стать своим на Мерседес-стрит, поскольку в этом случае на тебя не обращают внимания и смотрят с пренебрежением, и при этом ничем не выделяться. Потому что там собирались поселиться Освальды. Она не говорила на английском, а он всегда держался особняком, однако дом 2706 находился слишком близко. Прошлое, конечно, упрямо, но и очень хрупко, карточный домик, и мне предстояло соблюдать предельную осторожность до того момента, как я полностью закончу подготовку к его изменению. А значит, следовало...

В этот момент Сейди обратилась ко мне, и вскоре после этого жизнь, какой я ее знал (и полюбил) в Джоди, провалилась в тартарары.

– Джордж? Ты можешь зайти в гостиную? Я хочу с тобой поговорить.

– А может, ты сначала положишь гамбургер и свиные отбивные в холодильник? И я думаю, что мороже...

– Пусть тает! – крикнула она, и вот это вернуло меня на землю.

Я повернулся к Сейди, но она уже ушла в гостиную. Взяла пачку сигарет со столика у дивана и закурила. Уступая моим мягким просьбам, она пыталась меньше курить (по крайней мере в моем присутствии), и зажженная сигарета выглядела более зловещей, чем повышенный тон.

Я прошел в гостиную.

– Что такое, дорогая? Что не так?

– Все. Что это за песня?

Ее лицо побледнело и напоминало маску. Сигарету она держала перед губами, словно щит. Я начал осознавать, что прокололся, но не знал, как и когда, и это пугало.

– Я не знаю, о чем ты.

– Песня, которую ты распевал, когда мы ехали домой. Которую ты орал во весь голос.

Я пытался вспомнить и не мог. Помнил только мысли о том, что всегда должен появляться на Мерседес-стрит одетым как рабочий, который едва сводит концы с концами, если хочу, чтобы меня принимали за своего. Конечно же, я пел, но я часто так делал, думая о другом... Все так делают.

– Наверное, какую-нибудь попсу, услышанную на Кей-эл-ай-эф. Пришла вдруг на память. Ты знаешь, как бывает с песнями. Я не понимаю, почему ты так расстроилась.

– Если ты и слышал эту песню, то в другой жизни. Со словами: «В Мемфисе я встретил пьяную девицу, она меня тащила в нумера».

У меня упало не только сердце. Все, что находилось ниже шеи, обвалилось на пять дюймов. «Кабацкие бабы». Вот что я пел. Песню эту только через семь или восемь лет запишет группа, которой оставалось еще года три до попадания в американские хит-парады. Да, конечно, думал я тогда о другом... но разве можно так тупить?

– «Она меня всего одела в розы, дала мне дозу и себя, само собой»? По радио? Федеральная комиссия по связи тут же закрыла бы радиостанцию, транслирующую такое!

Я начал злиться. Главным образом на себя... но не только на себя! Я шел по натянутой струне, а она кричала на меня из-за песни «Роллинг Стоунз».

– Остынь, Сейди. Это всего лишь песня. Я даже не знаю, где ее слышал.

– Это ложь, и нам обоим это известно.

– Ты чудишь. Думаю, мне лучше взять свои продукты и поехать домой. – Я пытался говорить ровным голосом. Но тон был больно знакомым. Так я всегда говорил с Кристи, когда она приходила домой поддатая, в перекрученной юбке, с наполовину вытащенной блузкой, с растрепанными волосами. Не говоря уже о размазанной помаде. Размазанной о край стакана или о губы какого-нибудь парня, с которым она познакомилась в баре?

Мысль эта добавила мне злости. К черту, подумал я. Не мог сказать, кого туда посылаю – Сейди, Кристи или себя, да и не это волновало меня в тот момент. Мы всегда злимся больше всего, когда нас ловят с поличным, верно?

– Я думаю, что тебе лучше сказать, где ты слышал эту песню, если ты хочешь вернуться сюда. И где ты слышал фразу, которой ответил парню-упаковщику на кассе, когда тот сказал, что завернул курицу в два пакета, чтобы она не протекла.

– Я понятия не имею, о чем ты...

– «Отменно, чувак» – вот что ты ему ответил. И я хочу знать, где ты это слышал. И зашибись. И буги-шузы. И круто. И безбашенный. Я хочу знать, почему ты говоришь эти слова, а больше никто не говорит. Я хочу знать, почему ты испугался этого глупого скандирования «Джимла» и почему говорил об этом во сне. Я хочу знать, где находится Дерри и почему Дерри похож на Даллас. Я хочу знать, когда ты был женат, на ком и сколько времени. Я хочу знать, где ты жил до того, как приехал во Флориду, потому что Элли Докерти, по ее словам, этого не знает, а некоторые из твоих рекомендательных писем поддельные. «Какие-то они странные» – так она выразилась.

Я не сомневался, что Эллен до этого не докопаться без помощи Дека... но она докопалась. Меня это особо не удивило, однако я жутко рассердился из-за того, что она поделилась с Сейди.

– Она не имела права говорить тебе об этом!

Сейди вдавила сигарету в пепельницу, потом тряхнула рукой, словно горящие крошки табака подпрыгнули и обожгли ее.

– Иногда ты словно... я не знаю... из другой вселенной! Той, где поют о пьяных женщинах из М-Мемфиса, которых трахают наверху! Я пыталась убеждать с-себя, что это не имеет значения, что л-л-любовь преодолеет все, да только не получается. Любовь не преодолеет ложь! — Голос дрожал, но она не плакала, а ее глаза не отрывались от моих. Если бы я видел в них только злость, мне бы не было так тошно. Но я видел и мольбу.

– Сейди, если бы ты...

– Нет. Хватит. Больше не повторяй, что ты не делаешь ничего постыдного и что мне тоже не придется стыдиться. Это уж предоставь решать мне. Вопрос стоит ребром: или уходит швабра, или уйти придется тебе.

– Если бы ты знала, то...

– Так скажи мне!

– Не могу! – Злость рванула, как лопнувший воздушный шарик, оставив после себя эмоциональную пустоту. Я отвел глаза от ее каменного лица, и мой взгляд упал на письменный стол. От увиденного у меня перехватило дыхание.

На столе лежала стопка заявлений на работу в Рино, куда Сейди собиралась поехать этим летом. Верхнее – в «Отеле и казино Харраса». В первой строчке она написала свое имя, большими печатными буквами. Полностью, включая и среднее, которого я раньше не знал.

Я наклонился, очень медленно, и закрыл большими пальцами ее первое имя и последний слог фамилии. Осталось «ДОРИС ДАН».

Я помнил день, когда разговаривал с женой Фрэнка Даннинга, прикинувшись покупателем недвижимости, которого заинтересовал Вестсайдский оздоровительный центр. Она родилась лет на двадцать раньше Сейди Дорис Данхилл, но обеих женщин отличали синие глаза, бархатная кожа и роскошная, пышногрудая фигура. Обе курили. Кто-то мог заикнуться о совпадении, но только не я. Я точно знал: нет тут никакого совпадения.