Зачистка территории - Владимир Митрофанов

Кстати, и Сливочников теперь стал думать так же, как и начальство. Сначала капитана отвезли на "скорой" в больницу, где сделали рентген грудной клетки. Переломов ребер у него не обнаружили, но по сильному ушибу дали больничный на неделю – отек был здоровенный. Врач напугал, что запросто может быть контузия легкого и даже последующее воспаление, рассказал кучу страшных историй, но, сделав обездоливающее, отпустил капитана домой. В больнице Сливочников уже окончательно пришел в себя. Заехав в отделение, чтобы завтра уже туда не ходить, он стал писать рапорт и освободился еще не поздно. Дома уже что-то прослышали, ждали его и встретили с распростертыми объятиями будто вернувшегося с того света. Воскресный вечер он провел окруженный всеобщей любовью и заботой и наслаждался этим. Когда ложились спать, Сливочников, задев место ушиба, застонал. Жена тут же сама его раздела, стала осматривать, заохала, начала лечить народными средствами и поцелуями во все места. Кончилось приятным. Ночью, однако, ушиб сильно болел, капитан никак не мог улечься, метался во сне, просыпался, пил обезболивающее, но утром встал в хорошем самочувствии и настроении, хотя с кровати поднялся все-таки с трудом. После завтрака

Сливочников в гражданской одежде пошел в храм. Один нищий уже стоял у входа. Сливочников дал ему десять рублей (кто знал капитана – оценил бы!), остановился перед дверями, перекрестился на икону.

Вошел в храм с ожиданием и бьющимся сердцем. Как на беседу к начальнику, когда внезапно вызвали, идешь туда, и точно не знаешь – зачем. Он очень надеялся это понять.

Сливочников сразу подошел к своей любимой иконе, поставил свечку, закрыл глаза, и вдруг он услышал сзади себя разговор, чрезвычайно удививший и напугавший его. Голос мужской говорил кому-то довольно-таки раздраженно: "Ты работу сделал? Сделал. Денежки получил? Получил. Чего тебе еще надо от меня?!" Капитана бросило в холодный пот, он хотел, было, обернуться, но не решился этого сделать.

Сливочников еще больше удивился бы, если бы знал, что за любые сведения, способствующие поимке международного террориста, называемого Полковником, ФСБ обещало заплатить информатору 3 000 000 рублей. Это были, по сути, все те же так искомые им сто тысяч долларов. Кстати, Сливочникову, естественно, так ничего за этот бой и не заплатят – это была его работа, и он получал за это зарплату.

Он также еще не знал, что спрятанных им денег окажется чуть больше восьмидесяти тысяч долларов. И также он еще не мог знать, что тремя месяцами позже дальний родственник жены, ювелир, пряча глаза, за найденный Сливочниковым у поста камень предложит ему сразу наличными двадцать тысяч долларов.

Тем же воскресным утром историк, коллекционер и основатель краеведческого музея Иван Сергеевич Махнов вознамерился все-таки сходить к сыну, побранить его за то, что не появляется, и еще он думал, что вроде как пора Сашку женить. Дом, где жил сын, находился не на улице, а во дворике между двумя более высокими строениями.

Когда Иван Сергеевич вошел во двор, он увидел там санитарную машину и милицейский фургон, Это на Ивана Сергеевича сразу подействовало неприятно, а тут еще прямо перед ним в подъезд вошел лейтенант милиции с кожаной папкой под мышкой – местный участковый. И тут Иван

Сергеевич забеспокоился всерьез. Он поднялся по ступенькам крыльца, вошел в подъезд и попал в коридор первого этажа. Там он увидел обычный для такого дома кошачий бардак, целую череду дверей, шкафчиков, стоптанной обуви и проржавевших корыт. Иван Сергеевич прошел в сам конец коридора и постучал в обитую войлоком дверь с нарисованным мелом N8. Стук получился глухой. Тут он заметил, что дверь в квартиру была лишь прикрыта, и в цель видно, что там горит свет. Иван Сергеевич вошел, но уже начало странно неровно биться у него сердце. Комната сына была сразу от входа направо. Дверь в нее тоже была открыта, и в ее проеме толпились, заглядывая в комнату, какие-то люди. Среди них Иван Сергеевич увидел соседей сына – мужа с женой: жена эта была в каком-то розовом паршивом халатике, да и муж ее тоже оставлял желать лучшего – он был в одной майке из-под которой вылезало пузо, и имел довольно растерянный вид. Тут же стояли еще трое неизвестных, среди которых выделялась еще не старая женщина лет сорока, но беззубая, со спитым лицом и безумными глазами. Когда они увидели Ивана Сергеевича, то тут же расступились перед ним, – все, кроме женщины с безумными глазами, и Ивану

Сергеевичу пришлось протискиваться мимо нее боком.

В комнате за столом сидел врач и что-то писал. Участковый и еще один лейтенант милиции стояли и разговаривали у стола, и еще сержант с рацией сидел на подоконнике раскрытого настежь окна. Около сержанта на стуле сидел взъерошенный недовольный санитар. У противоположной стены на стуле устроилась грязненькая молодая женщина с туповатым лицом, в странном платье и в платке. На кровати же, которая была вся смята так, что виднелся и замызганный полосатый матрац, неподвижно лежал, как чужой предмет, его, Ивана Сергеевича, сын, Сашка, совершенно голый, раскинув руки, одна из которых свисала до пола, и кисть ее была совершенно лиловая; рот у Сашки был открыт, на теле через живот лежал какой-то провод.

Сердце у Ивана Сергеевича подпрыгнуло к горлу. Милиционеры глянули на него, как из тумана, а участковый о чем-то спросил. Иван

Сергеевич ничего не понимал и стоял, держась за стену, совершенно бледный, и будто чего-то сглатывал. Но все же через минуту он почувствовал себя чуть лучше и обрел возможность слышать.

Все это время дебильная молодая женщина что-то тихо гундосила: то ли себе под нос бормотала, то ли давала показания. Внезапно, грубо отпихнув Ивана Сергеевича, в комнату вдруг ворвалась та самая полубезумная тетка со спитым лицом и закричала визгливо:

– Эта стерва его и напоила!

Тут она страшно матом обругала женщину, сидевшую совершенно безучастно и продолжавшую что-то бормотать, и сделала попытку ее ударить, но милиционер перехватил руку и оттеснил скандалистку.

– Эта стерва напоила его, чтобы с ним лечь! Я подозревала, что к нему другая ходит! Я ведь жила с Сашей, – торопливо говорила вошедшая милиционеру, – я ухаживала за ним, стирала ему… Полгода с ним живу, как сын уехал в Приморский край… А эта стерва, – она опять сделала попытку вцепиться молодой женщине в лицо, но снова милиционер перехватил ее корявые руки, – она его напоила, а ведь ему нельзя было пить – у него же больная печень. Он так на сына моего похож! И нечто большой: пьяный может описаться, а я приберу. Он ведь, как выпьет, может и убить, и меня бил, и все ему страх какой-то, закрываться надо… Я два дня его искала. Я его жалела, а он бил меня невозможно. А эту суку – я ее не знаю – впервые вижу, он, наверно, втихаря приводил! – в каком-то исступлении причитала явно безумная женщина, брызгая слюной. Ее выпихнули из комнаты.

В это время врач и санитар подошли к кровати и, взявшись в резиновых перчатках за тяжелое мертвое тело, пододвинули его к краю вместе с простыней. Голова трупа мотнулась и из открытого рта вылилась на постель какая-то желтая жидкость, а в комнате резко запахло испражнениями.

Иван Сергеевич качнулся, схватившись одной рукой за стену, а другой – за грудь, стараясь удержать затрепыхавшееся, как выкинутая на берег рыбешка, сердце.

У сержанта на ремне зашумела рация, оттуда что-то сказали, сержант подошел к лейтенанту, передал рацию. Тот сказал туда скороговоркой: "Лейтенант Голованов", – у него это прозвучало как

"лейте-на-голову-ванну". Из рации той же хриплой скороговоркой что-то невнятно спросили, лейтенант ответил:

– Да. Здесь… А Махнова-то – убили… Говорят, "точка" у них сгорела, не могли достать дозу и вкололи какую-то дрянь, да еще и выпили хорошо… Да… Есть… Я уже вызвал трупную машину…

И вдруг до Ивана Сергеевича наконец дошло.

– Сашка-а-а! – завопил он, кидаясь к кровати сквозь мутные силуэты стоящих людей. На него начали валиться стены и падать потолок, и вдруг будто чья-то невидимая рука ворвалась в его грудь; продрав ее, ухватила за сердце и с силой сжала. Ивана Сергеевича обожгло и оглушило страшной болью, он подумал, что кто-то подкрался, может быть та сумасшедшая, и ударил ножом, у него отнялись ноги.

– А-а-а!! – закричал Иван Сергеевич. Его схватили за руки, посадили на стул, сунули стакан с водой. Он задыхался, мотал голевой, расплескивал воду, стуча зубами по стеклу, и вдруг начал валиться на пол. С ним что-то делали, что-то ввели шприцом под кожу, потом положили на носилки и понесли в санитарную машину. Еще через десять минут его доставили в приемный покой городской больницы, внесли туда прямо на носилках и поставили их на каталку. И вдруг боль в груди Ивана Сергеевича стала нарастать, невыносимый ужас заполнил все его существо. Он вскочил с носилок и куда-то побежал, его пытались схватить.