Русская трагедия. Дороги дальние, невозвратные - Нина Аленникова

Я радовалась, что смогу наконец переодеться и появиться в кают-компании в приличном виде. Капитан познакомил нас со всеми. Первым помощником был литовец Эдуард Яковлевич с женой Марией Францевной и девочкой пяти лет, Верочкой, второй помощник уезжал в Америку, уступая свое место мужу. Третий был совсем молодой моряк Добровольного флота Дмитрий Алексеевич Молчанов. Его все называли сокращенно Димерсеич. Механиков было два: первый – Михаил Александрович Гофман, второй – Павел Иванович Козьмин, взявшийся возиться с нашими детьми. Не успела я расположиться, как капитан мне вручил французскую пишущую машинку. Надо было срочно научиться на ней печатать. Я сразу же начала практиковаться, особенно когда дети спали.

Капитан писал всевозможные прошения высшему начальству о разрешении продолжать плавать, но ответы не приходили. Он нисколько не отчаивался. Вообще у всех было такое настроение, что все, что с нами происходит, это временно, что скоро что-то случится и мы заживем нормально. Но как и что произойдет, никто не имел ни малейшего понятия. Но вот в один прекрасный день нам было объявлено, что нас посылают в Африку, так же как и все военные корабли, точно в Бизерту. Мы ушли 8 декабря в девять часов утра с дредноутом «Генерал Алексеев» и транспортом-мастерской «Кронштадт» в бухту Наварин, которая находится на западном побережье Греции, на берегу Ионического моря. Там «Даланд» давал уголь и воду «Генералу Алексееву». Затем из Наварина мы отправились на остров Кефалония в бухту Аргостоли (Греция), где снабжали углем все мелкие корабли нашей эскадры, которые прошли не вокруг Греции, а через Коринфский залив.

Последний переход был тяжелый. Разразилась страшная гроза с жесточайшей бурей. Выходить из каюты было невозможно. Волны заливали палубу, грозили унести того, кто расхрабрится выйти. Капитан не сходил с верхнего мостика. Муж, чередуясь с другими помощниками, стоял на вахте при нем, а море все бушевало, удары грома стихийно разносились, чередуясь с блеском молнии. Жуткая была картина. Ходить было невозможно; казалось несколько раз, что корабль перекидывается, что мы погибаем. Продолжалось это целую ночь. К утру неожиданно стихло и просветлело. Море сделалось таким спокойным и красивым, как будто ничего не происходило.

Кроме названного мной командного состава экипажа, было немало пассажиров-эмигрантов, которых капитан подобрал в Константинополе. Из всех особенно запомнилась мне некая мадам Соллогуб25, весьма авторитетная дама. Она так категорически высказывала свои мнения о чем бы то ни было, что собеседник очень быстро стушевывался и старался улизнуть. Меня она сразу же невзлюбила. Когда за обедом в кают-компании почему-то выяснилось, что я бывшая институтка, она направила на меня свой лорнет с восклицанием: «Как? Вы институт окончили?» – с такой интонацией, как будто это была вещь невозможная! Во всяком случае, маловероятная. Я не обиделась, но невольно подумала, что все эти годы лишений, бегства, страха, вероятно, отозвались на моей наружности и сняли полировку институтского воспитания.

Были и симпатичные люди. Особенно отличалась семья Оглобленских, муж, жена и прелестная девочка Таточка, лет тринадцати. Они весело и кротко переносили свое эмигрантское положение. Надо сказать, что у всех был большой оптимизм, все твердо верили, что совершится какой-то переворот и мы скоро сможем вернуться на родину. Особенно на это надеялся Вова. Я лично совершенно не верила в наше возвращение! Этому отчасти способствовало давнее предсказание хироманта, которого я с подругой Женей посетила, будучи еще совсем юной. Очутившись за границей, мне невольно вспомнился наш замечательный визит к хироманту и предсказания, которые исполнялись в точности одно за другим… Когда же я намекала на них Вове, он страшно сердился и уверял меня, что это сплошной вздор и глупость верить в него… Не желая его расстраивать, я больше не упоминала о злополучном хироманте.

По прибытии в Бизерту мы сразу же стали на рейде. К нам явилась французская полиция. Капитан меня тотчас же вызвал, надо было разговаривать с ними. После тщательного осмотра бумаг, в которых полиция ничего не могла разобрать, они мне объявили, что мы все должны пройти через карантин. Поэтому завтра же нас спустят на берег в местный госпиталь. Они рассматривали нас с большим любопытством, удивлялись, что мы нисколько не унываем, наоборот, веселы и довольны! На другой же день пришли катера и увезли нас на берег.

Бизерта, со своими жиденькими пальмами, показалась мне неприветливой и даже убогой. В госпитале мы пробыли сутки, женщины и дети спали в общей палате. Первые минуты на земле нам трудно было ходить, мы шатались. Мы все расхаживали в невероятных халатах, которыми нас снабдила администрация. Все это нам казалось смешным и забавным, шутили и обменивались впечатлениями с нашими мужчинами, которых встречали в коридоpax. Когда же настал час нашего возвращения, все радостно вздохнули. Все мы почувствовали, что наш русский корабль – это часть утерянной нами родины, часть, за которую мы рады ухватиться и держаться за нее до последнего.

Время проходило быстро, дни текли за днями; лично я была очень занята. Маленькие дети требовали постоянного ухода. Мальчик плакал по ночам, это было особенно мучительно для Вовы, который выстаивал вахты по четыре часа на мостике и никогда не мог отдохнуть. Отсутствие сна сказывалось на его нервах. Доктор с соседнего корабля посоветовал мне бросить кормить маленького, приписывая передачу ему моей нервности. Кроме вечных стирок детского белья, кормежки ребят, у меня была машинка капитана, на которой я быстро научилась печатать его бесконечные письма, хотя я чувствовала их абсолютную бесполезность. Мне было ясно, что мы попали под общий, беспощадный закон эмиграции.

Арабы, в белых тогах и повязках на голове, подвозили нам на катерах провизию. Рождество Христово мы отпраздновали в кают-компании по-семейному, но Новый год решили встретить весело, по-русски, с обильными возлияниями, тем более что у капитана были большие запасы всевозможных напитков. Решили, что праздновать будем в трюме, специально вычищенном матросами, и весь состав команды будет участвовать.

Среди матросов было немало интеллигентной молодежи, попавшей случайно. Некоторые из них специально устроились, чтобы поплавать за границей. Были, конечно, и совершенно простые люди, например добродушный матрос Кротов. Он очень привязался к моим детям, особенно к Олечке. Часто приходил за ними, забирал их в кубрик, сажал мальчика на подстеленную бурку на пол. Все матросы с ними забавлялись, особенно с девочкой, ее называли «артельная душа». Их помощь была для меня незаменимой… Благодаря детям я подружилась с матросней. Вскоре они начали просить меня давать им уроки французского языка. Особенно настаивал на этом молодой юрист, Лев Сулейманович, но были и другие. Когда я заговорила об этом с капитаном, он неожиданно пришел в восторг. Заявил, что после праздников непременно организует две группы учеников. Сам будет брать у меня уроки в первой группе, то есть ничего не знающей. Будет платить мне за все преподавание. Я решила применить систему Берлица. Мне казалось, что это практичнее всего, особенно для неграмотных. Но этот проект был на «после». Надо было приготовиться к празднику. Мы выработали программу, в которой участвовали многие, кто пел, кто танцевал. Я должна была исполнить танец Арлекина, затем жонглировать четырьмя мячами, мой коронный номер с детства. Костюм Арлекина помогла мне смастерить сестра механика Гофмана Вера Александровна, умевшая хорошо шить.