Избранное - Хулио Кортасар

— А ведь верно, — сказал Лопес, обескураженный. — Мы так мило болтали. Медрано был такой остроумный, такой… И представь себе, эти подлые циники утверждают, будто все случилось иначе…

— Но вернемся к нашему парикмахеру, — сказал Рауль. — Тебя не удивляет, что пока мы искали проход на корму…

Почти их не слушая, Паула смотрела то на одного, то на другого и с удивлением спрашивала себя, как долго они будут обсуждать эту тему. Мужчины любят совершать открытия в прошлом; а ее интересует будущее, если вообще что-то интересует. Каким будет Ямайка Джон в Буэнос-Айресе? Не таким, конечно, как на пароходе, и не таким, как сейчас; в городе все они переменятся, к ним вернется то, что они оставили вместе с галстуком или записной книжкой, когда садились на пароход. В конце концов, Лопес всего-навсего преподаватель, простой учитель, который обязан вставать в половине восьмого, чтобы в девять сорок пять или в одиннадцать пятнадцать объяснять причастия и глаголы. «Какой кошмар! — подумала она. — Но еще хуже будет, когда он увидит в городе меня: хуже не придумаешь». Ну и что? Сейчас им так хорошо сидеть, сплетя руки, глупо смотреть в глаза друг другу, показывать друг дружке язык или спрашивать у Рауля, не кажется ли ему, что они идеальная пара.

Атилио первым увидел трубы, башни, небоскребы и, сияя радостью, обежал весь самолет. На протяжении всего полета он страшно скучал, сидя между Нелли и доньей Роситой, к тому же пришлось ухаживать за Неллиной матерью, на которую качка подействовала странным образом: она горько плакала и предавалась сбивчивым семейным воспоминаниям.

— Гляди, гляди! Мы уже над рекой, вон там Авельянедский мост! Надо же, подумать только: чтобы уехать, потратили три дня, а возвратились в два счета!

— Вот они достижения техники, — сказала донья Росита, посматривавшая на своего сына со страхом и недоверием. — Как прилетим, надо будет позвонить отцу, пускай приезжает за нами на своем грузовичке.

— Да что вы, сеньора, ведь инспектор сказал, что всем предоставят такси, — возразила Нелли. — Ради бога, Атилио, сядь, не мельтеши у меня перед глазами. Ой, кажется, самолет сейчас на бок повалится, правда, правда!

— Как в той картине, где все погибли, — сказала донья Росита.

Пушок презрительно хмыкнул, но все же уселся в свое кресло. Ему было очень трудно усидеть на месте, тем более что его так и подмывало что-то совершить. Он сам не знал, что именно, но энергия бурлила в нем, и он лишь ждал сигнала Лопеса и Рауля. Но Лопес и Рауль молча курили, и Атилио почувствовал себя разочарованным. Выходит, старичье и фараоны возьмут верх, это же стыд и позор; конечно, будь жив Медрано, такого бы никогда не случилось.

— Ну что ты никак не успокоишься, — сказала донья Росита. — Можно подумать, тебе мало вчерашних зверств. Посмотри на Нелли. Ты бы должен провалиться сквозь землю при виде, как она страдает, бедняжка. Я никогда не видала, чтобы она столько плакала. Ах, донья Пепа, дети — это тяжкий крест, уж поверьте. И как нам хорошо было в нашей каюте, вся из полированного дерева, и какой забавный этот сеньор Порриньо; надо же было этим бешеным ввязываться в такое дело.

— Помолчите, мама, — попросил Пушок, откусывая заусенец.

— Твоя мама права, — робко заметила Нелли. — Неужто ты не видишь, как они тебя обманули, эти твои друзья; прав был инспектор. Наговорили тебе всякого вздора, а ты, конечно…

Пушок подскочил, словно в него воткнули булавку.

— Ты взаправду хочешь, чтобы я повел тебя к алтарю или нет? — завопил он. — Сколько раз я должен объяснять тебе, что там произошло, размазня ты этакая!

Нелли расплакалась, но никто не обратил на нее внимания: рокотали моторы, все пассажиры слишком устали. Расстроенный и мучимый раскаянием, Пушок пристально рассматривал Буэнос-Айрес. Он был уже близко, самолет заходил на посадку; виднелись трубы электрической компании, порт; все мелькало и проносилось мимо, качаясь в туманном дыму и мареве полуденного зноя. «Ох, и пиццу закажем мы с Умберто и Русито, — подумал он. — Вот чего действительно не было на пароходе, это уж точно».

— Пожалуйста, сеньора, — сказал, безупречно вежливый полицейский офицер.

Сеньора Трехо с любезной улыбкой взяла ручку и подписалась на листе, где уже стояло десять-одиннадцать подписей.

— Вы, сеньор, — сказал офицер.

— Я это не подпишу, — ответил Лопес.

— Я тоже, — сказал Рауль.

— Очень хорошо, сеньоры. А вы, сеньора?

— Нет, я не подпишу, — сказала Клаудиа.

— Я тоже, — сказала Паула, посылая офицеру одну из самых своих очаровательных улыбок.

Офицер обернулся к инспектору и что-то сказал. Инспектор показал ему список, в котором значились имя, профессия и адрес каждого пассажира. Офицер достал красный карандаш и подчеркнул несколько фамилий.

— Сеньоры, вы можете покинуть порт, как только пожелаете, — сказал он, щелкнув каблуками. — Такси и багаж дожидаются вас во дворе.

Клаудиа и Персио вышли, ведя за руки Хорхе. Влажная густая жара, поднимавшаяся с реки, и запахи порта ударили Клаудии в лицо, и она невольно подняла руку. Да, улица Хуана Баутисты Альберди, к семисотым номерам. Стоя у такси, она попрощалась с Паулой и Лопесом, махнула рукой Раулю. Да, телефон есть в справочнике: на Левбаума.

Лопес обещал Хорхе обязательно навестить его и подарить калейдоскоп, о котором Хорхе мечтал. Такси уехало, увозя с собой b Персио, словно погруженного в сон.

— Ну, вот видите, нас отпустили, — сказал Рауль. — Последят за нами некоторое время, а потом… Они прекрасно знают, что делают. Разумеется, рассчитывают на нас. Я, например, первый спрошу себя, что я должен делать и когда. И столько раз буду задавать себе этот вопрос, что в конце концов… Ну как, поедем в одном такси, несравненная парочка?

— Конечно, — сказала Паула. — Вели положить сюда твой багаж.

Подбежал Атилио с мокрым от пота лицом. До боли, с силой стиснул руку Паулы, звонко хлопнул по плечу Лопеса, сжал пятерню Рауля. Кирпичного цвета пиджак снова возвращал его к тому, что его ожидало.

— Нам надо будет встретиться, — сказал Пушок восторженно. — Дайте мне карандашик, я черкну вам свой адрес. Придете как-нибудь в воскресенье, угощу вас таким жарким! Старик будет безумно рад с вами познакомиться.

— Ну, разумеется, — сказал Рауль, уверенный, что они никогда больше не увидятся.

Пушок смотрел на него, сияющий и взволнованный. Он снова хлопнул Лопеса по плечу и записал все телефоны и адреса. Нелли громко позвала его, и он ушел, печальный, быть может поняв или почувствовав то, чего до сих пор не понимал.

Из такси они видели, как разъезжалась партия миротворцев, как шофер посадил дона Гало в большую синюю машину. Несколько зевак наблюдали эту сцену, но больше было полицейских, чем прохожих.

Стиснутая с двух сторон Лопесом и Раулем, Паула спросила, куда они поедут. Лопес выжидательно промолчал, Рауль тоже не торопился отвечать, с веселой насмешкой глядя на них.

— Для начала мы могли бы пропустить по рюмочке, — сказал наконец Лопес.

— Отличная идея, — поддержала Паула, которую мучила жажда.

Шофер, молодой, улыбчивый парень, обернулся, ожидая распоряжений.

— Ну что ж, — сказал Лопес. — Поехали в «Лондон», угол Перу и Авениды.

ОТ АВТОРА

Этот роман был начат в надежде воздвигнуть своего рода ширму, которая отделила бы меня от чрезмерной любезности пассажиров третьего класса на «Клоде Бернаре» (туда) и «Конт Гранд» (обратно). Вполне возможно, что читатель возьмет его в руки с тем же намерением: ведь книга по-прежнему остается единственным убежищем в нашем доме, где мы можем чувствовать себя спокойно, и мне представляется вполне уместным подчеркнуть столь родственную близость в искусстве уединяться.

Мне также хотелось бы сказать читателю, возможно, в свое оправдание, что, создавая роман, я не руководствовался аллегорическими ни тем более этическими мотивами. И если к концу романа какой-нибудь персонаж начинает смутно различать самого себя, а другой подозревать, что прочно установленный порядок принуждает его к существованию, то это всего лишь игра житейской диалектики, которую каждый может наблюдать вокруг себя или в зеркале ванной, отнюдь не придавая ей трансцендентного значения.

Монологи Персио смутили некоторых моих друзей, привыкших к незамысловатым развлечениям. На и недоумение я могу лишь ответить, что монологи эти были мне навязаны на протяжении всего романа, и именно в том порядке, в котором они появляются, как некое предвидение того, что замышлялось или должно было случиться на борту «Малькольма». Язык Персио наводит на мысль о ином измерении или, выражаясь менее скованно, поражает иные цели. Игрок в «жабу» иногда после четырех удачных попаданий битой дает промах, но это не причина для того, чтобы… Вот именно, не причина. И возможно, как раз поэтому пятая бита завершает партию в какой-то другой, неведомой игре, и Персио вправе пробормотать стихи некоего испанского анонима: «Никто битой не попал. Только я один попал».