Тбилисский Излом, или Кровавое Воскресенье 1989 года - Анатолий Собчак

К документам нас допускают без особых препятствий. Работники министерств, ЦК и КГБ исправно являются для слушания в комиссию. Но как быть с членами Политбюро? И главным образом – с Лигачевым и Чебриковым, которые в ЦК проводили совещания по Тбилиси накануне трагедии?

По разным каналам пытаюсь связаться с ними: и через орготдел Центрального Комитета, и через личных их секретарей… Никакого результата. Обращаюсь к Разумовскому, секретарю ЦК по оргвопросам, – тот же эффект. Время идет, а все мои попытки связаться с членами Политбюро результата не дают.

Тогда вспоминаю, что наиболее эффективными обычно бывают самые простые ходы и решения. Сажусь писать письмо на имя Горбачева:

"Уважаемый Михаил Сергеевич!

Комиссия Съезда народных депутатов по расследованию событий в Тбилиси закончила свою работу. Мы ознакомились со всеми документами и выслушали всех заинтересованных лиц, кроме членов Политбюро и тех руководителей партии и государства, которые принимали участие в совещании 7 апреля в ЦК, где было принято решение о направлении войск в Тбилиси. В случае, если в ближайшие два дня указанные лица не предстанут перед комиссией, мы вынуждены будем прекратить свою работу, завершить ее и записать в своем заключении, что эти лица от явки для дачи объяснений комиссии уклонились, и на них будет возложена вся связанная с этим политическая ответственность".

Эту записку в конце июля я и передаю Горбачеву из рук в руки на заседании Верховного Совета.

На следующий день рано утром звонок: "Здравствуйте, Анатолий Александрович! С вами говорит помощник Чебрикова…" Выясняется, что его шеф хочет со мной переговорить и может прямо сейчас взять трубку.

Мы не знакомы, поэтому Чебриков сначала представляется, говорит, что рад знакомству и слышал, что комиссия хочет с ним встретиться, и он готов… Тут же договариваемся, что он приедет в комиссию через три часа, к одиннадцати.

Вешаю трубку, через пятнадцать минут вновь звонок. На этот раз в трубке голос Лигачева. Тот же, как под копирку, обмен любезностями. Предлагаю прийти в двум или лучше даже к половине третьего. Почему не раньше? Потому что Чебрикову назначено к одиннадцати, а разговор, по-видимому, будет долгим. В трубке почти минутная пауза. Видимо, мой собеседник не был готов к тому, что разговор с депутатской комиссией может быть таким длительным. Но что делать! Он соглашается и на половину третьего. Кстати, в тот день ему придется еще немного и подождать: с Чебриковым комиссия беседовала даже дольше, чем я предполагал. И с тем, и с другим разговор длился более трех часов.

Впрочем, столь длинными диалоги Чебрикова и Лигачева с парламентской комиссией оказались не по нашей вине. Оба то давали не вполне четкие ответы, то много и подробно рассуждали на общеполитические темы и предпочитали уходить от острых вопросов.

Лигачев говорил, что 7 апреля он провел в ЦК обычную деловую встречу, "просто обмен мнениями", что протоколов не велось, и ежели обо всех подобных совещаниях сообщать в прессе, то газетам не хватит бумаги. Наконец, что непосредственно после совещания он уехал в отпуск и о дальнейшем узнал из газет.

Здесь, пожалуй, уместно вспомнить знаменитое восклицание П. Н. Милюкова в Думе: "Что это – измена или хуже – глупость?"

Из того разговора в память врезались две фразы Егора Кузьмича: "Я уверен, что у нас будет однопартийная система" и "Мы в конце концов придем к тому, что где-то единицы, десятки – а их не больше – надо непременно изолировать, для того чтобы создать спокойную, нормальную жизнь для людей" (цитирую опять же по стенограмме. – А. С.).

По-моему, вторая фраза дает ключ к пониманию позиции политических деятелей типа Лигачева. Они ощущают себя носителями высшей правды. А для достижения оной годны любые средства. "Изолировать" ради собственного спокойствия единицы, десятки или тысячи "экстремистов" для них не проблема. Как не покривить душой для того, чтобы приблизить "прекрасное завтра". И стоит ли удивляться, что в результате "обмена мнениями" – в Тбилиси стали перебрасываться войска?

Врезалась в память и сказанная вскользь фраза Чебрикова: "Мы дали определенную силу, с тем чтобы она могла помочь на месте решить, что делать".

Пожалуй, точнее не сформулируешь идею той коллективной безответственности, которая на языке партийных функционеров называется "коллегиальностью принятия решений". Так рождается пресловутая "коллективная мысль", коллективное, роевое мышление Системы, больше уже напоминающее животные инстинкты. И я не исключаю, что тбилисская трагедия – результат именно такого бессознательного инстинкта самосохранения Системы. Накануне своего политического краха, но уже после того, как тоталитаризм потерпел поражение на выборах народных депутатов, судорога событий 9 апреля была предопределена. Расчетливо (хотя допускаю, что и не умышленно) Система попыталась спровоцировать такое обострение событий, которое могло бы привести к сворачиванию перестройки, тогда еще не прошедшей этапа простой либерализации режима, и, главное, к смене лидера или, по крайней мере, к отрыву его от народных масс. Как показали дальнейшие события, Горбачев сумел усидеть в седле, но атмосфера недоверия между ним и широким фронтом демократии все же возникла.

"Коллективная ответственность" при отсутствии ответственности персональной давала тот механизм, при котором можно было обойтись и без прямого заговора, без прямого, хлопотного и опасного в своей реализации, дворцового переворота. В этой связи нельзя не вспомнить об одном удивительном совпадении: пресловутый Указ об усилении ответственности за антигосударственные действия с его статьей 11 (которая, кстати, будет отменена первым Съездом) появился 8 апреля 1989 года. Совпадение, дающее повод для размышлений!

В результате московских слушаний мы бесспорно установили, что ключевую роль в принятии решения о направлении войск в Тбилиси сыграло состоявшееся в ЦК КПСС 7 апреля под председательством Егора Лигачева совещание с участием ряда членов Политбюро и правительства. Среди них – Лукьянов, Крючков, Лигачев, Язов… Не правда ли, знакомые фамилии? И не только в контексте тбилисских событий?

Мы пытались разыскать протокол этого совещания, как и следующего, состоявшегося 8 апреля, или какие-либо документальные сведения о совещаниях и принятых на них решениях. Тщетно!

Почему же не протоколировалось совещание в Центральном Комитете 7 апреля 1989 года? Мы так и не получили ответа на этот вопрос ни от Лигачева, ни от других высокопоставленных чиновников. Понимали ли они, сколь важное решение принимают? Уверен, что понимали. Думаю, именно поэтому и постарались не оставлять никаких документов, не вели никаких записей. Круговая порука безответственности гарантирует бюрократической системе успех при любом развитии событий.