Прекрасная второгодница - Валерий Алексеев

И только устроившись на своем диване в гостиной, головой к телевизору, Игорь мысленно сказал себе: «А завтра приезжает Костя», — и чуть не подпрыгнул на постели от радости. Дошло наконец до сердца: сейчас рассудок его дремал, и ничто не мешало ему просто радоваться.

Виделись ему буйволы и ребятишки, плещущиеся в коричневой теплой воде, связки длинных бамбуковых жердей у порога хижин на сваях, низко мчащиеся над Шитангом оранжевые тучи, снились гортанные звуки красивого языка, девушки в длинных и узких юбках, с белыми и розовыми магнолиями в волосах, лысый и очкастый аристократ Маун в расписном индонезийском «батике», снился босоногий клетчато-юбочный Ши Сейн, которого можно было принять за деревенского парня, если забыть, что он выпускник солидного английского колледжа, проходивший стажировку в нескольких странах обоих полушарий… И, конечно, Константин, нетерпеливо поглядывающий на фотографа («Да уйдешь ты наконец, зануда?»).

И вот верхом на низкорослых лошадках, в парусиновых шляпах, в костюмах «сафари» (Соня тоже, конечно же, здесь) все втроем они скачут по тропинке, ведущей в гору, среди кустов, усеянных крупными белыми и оранжевыми цветами. Впереди — джип, набитый мелкорослыми солдатами в синих касках и вылинявшей синей униформе, их карабины настороженно нацелены в разные стороны. Сзади, задрав юбку выше колен и подгоняя лошадь босыми пятками, скачет их верный спутник Ши Сейн. Как и положено всякому верному спутнику, Ши Сейн все понимает (хотя самому Игорю неясно, что именно должен он понимать) и, широко улыбаясь, смотрит на Соню издалека. За плечами у Кости — серый сундучок с теодолитом, у Сони — полосатая рейка наперевес, как копье. «Не отставай!»— кричит Костя, и Игорь с ужасом чувствует, что в самом деле начинает отставать. Ему все труднее и жарче дышать, в глазах рябит от белого и оранжевого. А Костя и Соня все удаляются.

Вдруг резкая остановка, Костя, подняв голову и придерживая одной рукой шляпу, другою показывает наверх и что-то говорит Соне. Она смотрит, запрокинув голову, замерла. Белое горлышко — как будто пьет. По откосу поднимается вверх крутая лестница с деревянной резной крышей. А наверху, выше усеянных огненно-оранжевыми цветами крон деревьев, ослепительно сверкает большая золоченая пагода. Они трое долго молчат, глядя то вверх, о друг на друга, и улыбаются.

Эту картинку Игорь видел в какой-то книге: трое всадников, лестница в зарослях, наверху — огромный сверкающий храм, к которому не спеша поднимается группа бритоголовых людей в оранжевых тогах, держащих сандалии в руках. Игорь не знал, что монахи не носят обуви (иллюстрация была слишком мелкой), и в руках у них не сандалии, а овальные веера… Но разве это имело какое-нибудь значение? Картинка поразила его своей тревожностью: и всадники слишком настороженно глядели вверх, и крутой бок пагоды зловеще сверкал, и монахи поднимались как-то уж очень театрально, торжественно, и прорицательница в белом, сидящая в нише у самой дороги, очень подозрительно укутала покрывалом свое темное лицо. А может быть, это была продавщица сладостей, на коленях у нее и на дороге возле ниши разложены были какие-то мелкие предметы, которые она судорожно перекладывала, то и дело поглядывая на подъехавших людей.

Тут что-то тоненько свистнуло над их головами, Ши Сейн гортанно крикнул, и десятки людей в черном, молча сжимавшие в руках тоже черное, мрачно блестевшее оружие, высыпали на дорогу. Молчаливые, пасмурные, все простоволосые (их черные головы были острижены под полубокс), они обступили Ши Сейна и Игоря, вцепились в сбрую их лошадей. Игорь в отчаянии оглянулся: но где же Костя и Соня? Они исчезли, их нет…

Так снились Игорю недоигранные игры детства.

Всю ночь гонялся он по цветущим джунглям Шитанга за Костей и Соней, то видел их вдалеке, в сияющих кущах, то снова терял их следы…

6

И вот Костя приехал.

Ошеломленный перелетом, проездом через город в такси, Костя сидел в центре большой комнаты на стуле, не снимая демисезонного пальто (рукава казались то ли коротки, то ли длинны, трудно понять, в чем тут дело), и, странно улыбаясь, вертел головой. Отец и мама, Игорь и Нина-маленькая сидели на диване и не сводили с Кости глаз. Он похудел еще больше — даже в сравнении с той знаменитой шитанговской фотографией, на щеках появились две резкие морщины (и вообще, если приглядеться, все лицо его покрылось сеточкой мелких морщин), тонкая шея беззащитно торчала из твердого ворота белоснежной рубашки, какие-то светлые пятна отчетливо видны были на загорелых руках… Сердце Игоря разрывалось от нежности и жалости к брату, и ничего не нужно было говорить.

— Костенька… — жалобно позвала мама.

Костя вздрогнул, остановил на ней взгляд, смущенно провел рукой по лицу, как бы смахивая паутину.

— Вынырнул, из воды вынырнул, — проговорил он, не переставая улыбаться.

Все четверо молчали, Игорь поймал себя на том, что тоже подался к брату, как мама, как отец, как Нина-маленькая.

— Голуби вы мои… — сказал, глядя на них, Костя.

Мама заплакала.

— Ну вот, — проворчал отец и полез в карман за сигаретой. — Так я и знал…

Багаж Костин свален был на полу у дверей и производил странное, чуть ли не межпланетное впечатление: два потертых чемоданчика, один фибровый, перевязанный для верности веревкой, другой клетчатый гэдээровский, сквозь матерчатые бока которого проступали какие-то округлые и угловатые предметы, динамовская сумка с позеленевшей молнией — все было знакомое и в то же время неузнаваемое, прошедшее таинственные нездешние горнила. Веревка, ярко-рыжая, мохнатая и жесткая даже на взгляд, сизый налет на чемоданах и сумке — и, в довершение всего, прислоненный к стене, стоял гигантский, в полтора метра длиною, стручок тропической акации, бугристый футляр, как будто сделанный из черной ременной кожи, внутри которого при малейшем движении погромыхивали чудовищной величины горошины. Сбоку на стручке красовалась ярко-красная печать с четкими круглыми, как колесики, буквами. Шофер такси, заметив стручок, был потрясен: он даже помог донести багаж до лифта, а прощаясь, откозырял Косте (а может быть, и стручку), — такого Игорь еще не видывал.

Игорь вернулся к реальности первый. Он встал, не говоря ни слова, перешагнул через Костину сумку и, покосившись на стручок, отправился на кухню готовить кофе.

— О господи, что же это мы! — спохватилась мама. — Костенька, милый, снимай поскорее пальто! Сидишь, как транзитник!

«Он изменился, — думал Игорь, стоя у плиты и пристально следя за медленно вспухавшей кофейной пеной, — он здорово изменился, и мы, наверное, тоже. Какими странными мы ему кажемся, бледные, толсто одетые, большие… То суетились, тараторили про какие-то дурацкие комплексы, конкурсы, спиннинги, дачи, то замолчали все разом. Нужны ему все эти дачи и спиннинги, когда он еще вчера слышал, как барабанит муссонный дождь по пальмовым листьям… И чем мы его теперь будем кормить?.. Он вроде меньше ростом стал, сухой стал, жесткий, как ящерица, совсем другой… Зачем мы целый год без него жили? Наверное, так нельзя: целый год… Родные люди должны все время видеться… И почему он не рассказывает нам ничего? Боится, что не будем его слушать? Люди теперь не любят слушать рассказы о путешествиях, торопятся скорее о себе рассказать, но то ведь просто люди, а то — мы…»

Он вспомнил, как хвалился своими успехами на водительском поприще, и вспотел от стыда. Зачем? Как глупо… Кофе сбежал, и Игорь, обжигая пальцы, стал вытирать плиту тряпкой, прислушиваясь между тем к доносившимся из гостиной голосам. Судя по Нинкиному смеху, разговор был веселый. «А может быть, не надо все усложнять? Костя приехал в отпуск, все просто, какие проблемы? Так хорошо он сказал: „Голуби вы мои…“ Наверное, потому, что рядком сидели. Нет, он нас любит, мы не кажемся ему странными, и он совсем не другой. Мы просто немного друг от друга отвыкли, это пройдет. Наверное, мешает знание, что он еще сегодня был там… и видел то, чего мы никогда не увидим».

«Посмотрим, — решил наконец Игорь, разливая по чашкам кофе, — что он мне скажет, когда я войду. Если спросит, как я учусь, или скажет, что я повзрослел, вырос, — значит, верно, он стал другим… и химия у него, значит, другая, и неизвестно, о чем с ним разговаривать… и что готовить сегодня на обед. А может быть, еще так: „Ого, кофеек!“ И начнет потирать руки. Значит, не Костя, значит, всё».

Из гостиной раздался пронзительный визг; так развлекаться могла только Нина-маленькая. Игорь нахмурился: зачем это ей? Год назад, когда Костя уезжал, она не была еще такая толстая и ученая. С подносом в руках Игорь вошел в гостиную и остановился посреди чемоданов. Костя носил Нину-маленькую на руках, а она, крепко обняв его за шею, визжала, как год назад, как два, как три года назад.

— Перушко мое! — смеясь, говорил Костя. Он не забыл (а Игорь знал понаслышке), что в детстве сестра смешно произносила это слово: «Перушко».