Прекрасная второгодница - Валерий Алексеев

— Нет, папа, — ответил Костя. — Да и на что она нам? Будет стоять и гнить, вон у Жоры Мартышкина… Кстати, как у него семейная жизнь?

Все посмотрели на Игоря. Игорь сидел и делал вид, что ничего не слышит. «Ну, — думал он, — теперь начнут обрабатывать Костю. Но мы опередим. Опередим!»

— Ай, бог с ней, с машиной, — сказала мама. — А твоему Мауну спасибо от меня, от домохозяйки: угадал. Вот ведь чужой человек, а угадал.

Связка перламутровых ложек сияла у нее в руках, как букет.

— А ты, старик, что хмуришься? — Костя положил руку отцу на плечо. — Доволен, куряка? Доволен?

— Красиво, — пробормотал отец, вертя в руках трубку.

— Ну, еще бы, — улыбаясь, сказал Костя. — Ши Сейн старался. Резчика нанял в дельте, там они славятся, а дерева у них разного нет. Он и дерево доставил и образцы. Там его, кстати, и водяная змея укусила.

— Змея? — Мама охнула. — Настоящая? Водяная?

— Ну да. Неделю ходил, как лунатик, стоя засыпал, потом ничего, оклемался. Сам виноват: вольно ему было купаться.

— Где? В дельте? — спросил отец. — А что, там не купаются?

— Ну, только такие идиоты, как Ши Сейн и твой сын. Нас лейтенант предупреждал: в воду — ни шагу. Ши Сейн вперед заходит, ладошками по воде хлопает, а я за ним.

— Как это? — переспросил отец. — Он впереди, а ты за ним?

— Ну, я-то хотел наоборот, да он не позволил. Я, говорит, тебя сюда завез, и мне твои родители не простили бы… А отыскала его змея без меня. Он далеко заплывал, любил лежать на воде кверху пузом. Ну, и случилось. Я не поверил сначала. А лейтенант говорит: ничего, отоспится. Потом, когда мы отплыли на пакетботе, с палубы было видно: кишат, как макароны, только головки приподняты. Вода в дельте мутная, вблизи не видно, только сверху. — Наступила тишина. — Ладно, — сказал Костя, — не кручиньтесь, все позади. Больше не повторится.

Мама пригорюнилась, потом заплакала.

— Ради меня, Костенька, ради нас.

С ложками в руках она стояла и плакала, старенькая, толстенькая, краснощекая. Костя подошел к ней, погладил ее по голове, отобрал у нее ложки.

— Намусорил я тут, — сказал он. — Вы прибирайтесь пока, а мы с Гошкой пойдем бананы жарить.

На кухне, пока Костя чистил и резал бананы (обращаясь с ними так бесцеремонно, как иная хозяйка с магазинным картофелем), Игорь смотрел на него, не отрываясь. Виски и брови у Кости были седые… и эти белые пятна на руках…

— Костя, — вполголоса окликнул его Игорь. — Слышишь, Костя?

— Ау, — отозвался брат. — Ты хочешь спросить, что с руками. Не бойся, это от солнца. Скоро пройдет.

— Нет, я не о том… — Игорь помедлил. — Скажи мне, Костя, ты был ранен?

Брат вскинул голову, сухо засмеялся, не глядя на Игоря. Худые руки его продолжали работать.

— С чего ты взял? — спросил он. — Кто это мог меня ранить?

— Ну, инсургенты… — смутился Игорь.

— Хм, инсургенты. — Брат покачал головой. — Воображение у тебя, однако… Сковородка готова? Топленое масло есть? — Он говорил все это, глядя высоко перед собою, а не на Игоря, как слепой.

— Все хорошо, Костя? — настойчиво спросил Игорь, заглядывая ему в лицо. — Все у тебя хорошо?

Долго Костя не отвечал. Сковородка шипела.

— Только при маме… — проговорил он с трудом, — при маме таких вопросов не надо. Все будет хорошо.

Он уложил на сковородку первую партию банановых долек и, хлопнув на ходу Игоря по плечу, пошел (который раз уже) мыть руки. Он тоже был аккуратистом, его брат.

7

Весна в этом году обещала быть редкостно дружной: стояли пасмурные теплые дни, по ночам еще иногда подваливал снег, но, не успев лечь, тут же начинал таять. Ветки деревьев, обдутых сырыми ветрами, стали живыми и гибкими, кое-где, особенно между домов, они уже были облеплены коричневыми и желтыми почками, которые только что не жужжали, как пчелы. Асфальт был влажен и гол, снег лежал еще грязными кучами во дворах, под кустами, под скамейками в скверах, но и там усиленно таял. Пахло водой.

Игорь и Костя возвращались из овощного с картошкой. Взяли сразу двадцать кило и несли авоську вдвоем. Игорь то и дело с беспокойством поглядывал на брата: ему не нравилось, как Костя дышит, редко и глубоко, с какими-то судорожными паузами. Несколько раз Игорь порывался взять авоську на себя, но Костя молча смотрел на него и загадочно усмехался.

— Что ты так дышишь? — не вытерпел наконец Игорь. — Устал? Давай передохнем.

— Тебе, я вижу, в сиделки не терпится? — весело спросил его брат. — Не торопись, Гоша, успеешь. А дышу потому, что воздух вкусный. Давно таким не дышал.

Говоря это, он замедлил шаги и огляделся. Они шли по скверу, который лет через тридцать обещал стать дремучим, но пока что имел какой-то карантинный вид. Все деревца, чуть выше человеческого роста, белыми тряпочками привязаны были к подпоркам. Впрочем, дома по обе стороны, светлые, ровные, казались вычерченными прямо на сером небе, к ним очень шло это призрачное и трогательное обещание сквера.

— Ладно, присядем, — сказал Костя, помедлив. — Все равно, где-то поговорить надо.

У Игоря похолодело сердце: значит, все-таки… все-таки он правильно понял. По дороге в овощной и там, в очереди, он боялся и ждал этого разговора. Недаром Костя так решительно вызвался в магазин, невзирая на все мамины уговоры.

Они уселись на холодной скамейке, под которой, урча, копошился и таял сугроб. Просторный сквер просматривался из конца в конец, он был пуст, если не считать нескольких малолеток — шлындая по лужам в резиновых сапогах, они озабоченно пускали кораблики. Костя не спешил с разговором. Он достал из кармана пальто зеленую пачку андаманских сигарет, на которой была нарисована желтая цветочная гроздь, что-то вроде мимозы, закурил, Игорь молча смотрел на него: всю свою жизнь Костя был по убеждению некурящим.

— На мне общественное поручение, — проговорил Костя, повернувшись и глядя Игорю в лицо своими немолодыми глазами. — Женщины просили на тебя повлиять. Будто бы ты совершенно от дома отбился. Я не считал себя вправе вмешиваться, но раз уж выслушал одну сторону, надо дать высказаться и другой. В чем проблема?

Игорь облегченно вздохнул: тот разговор откладывался на неопределенное время. «Трус, жалкий трус! — выругал он себя. — Обрадовался отсрочке!» Машинально сунул руку в карман, достал божка, повертел его в пальцах. Круглое лицо толстяка младенчески улыбалось во весь беззубый рот, короткие ручки покойно лежали на толстом животе. Пальцы приятно защекотало. Особого восторга Игорь не испытывал, но ощущение простоты и раскованности немного кружило голову.

— А не боишься? — насмешливо спросил Костя. — Игрушечка-то опасная. Впрочем, я на себе проверял: чего человек не хочет сказать — того и не скажет. Но уж что хочет — скажет всенепременно.

— Нет, не боюсь, — сказал Игорь. — Мне от тебя скрывать нечего.

Все как бы осветилось вокруг скрытым солнцем: стены домов ярко белели в темно-асфальтовом небе, рыжие ручьи, извиваясь и журча, бежали у самых их ног, мостовая отдавала лиловым.

— Давно хочу тебя спросить, — заговорил он, — как ты думаешь, можно ли любить плохого человека? Заведомо плохого, я имею в виду.

Костя ответил не сразу. Он поежился, посмотрел по сторонам.

— Сама постановка вопроса, — проговорил он наконец, — сама постановка вопроса показывает, что никакой любви тут нет и в помине.

— А что же есть?

— Может быть, любопытство, новизна, стремление понять, разгадать, объяснить, да мало ли что.

Игорь представил себе Сонино лицо — светлое, веснушчатое, с нахмуренными золотыми бровями…

— Нет, ты не прав, — сказал он, — чего-то ты, наверно, не знаешь.

— Возможно, — согласился Костя и искоса посмотрел на Игоря. — А почему наши так к ней плохо относятся?

— Да все проклятая коллизия, — сказал Игорь, — «мы и они», «Они» — это те, кто живет не так, как мы, а значит — не так, как надо. Отсюда и неприязнь.

— М-да, коллизия, — задумчиво повторил Костя. — Ты понимаешь, Гошка, я с трудом себе представляю, как это можно — сидеть два года в одном классе и еле тянуть.

— Это в тебе говорит психологический стереотип! — запальчиво возразил Игорь. — Второгодница — значит, ленива, глупа, распущенна. Так и старики рассуждают и Нинка. Ты тут, прости, не оригинален. Видишь ли, учеба — это в своем роде компромисс, приходится чем-то поступаться, а она поступаться принципиально не хочет. Есть люди, органически неспособные к компромиссам, подлаживаться им претит. У нее, понимаешь ли, интуитивный склад мышления…

— Красивая? — перебил его Костя.

— Да.

— К тебе как относится? Хорошо?

— Я к ней лучше, — честно сказал Игорь и сам удивился тому, что сказалось.

— Что ж так?

— Ты понимаешь, Костя, есть люди с проклятой привычкой смотреть в лицо человеку и мучиться мыслью: «Что он сейчас обо мне думает?» А самому при этом — не думать ни о чем своем, то есть практически не иметь себя быть. Вот и я при ней… как бы перестаю быть. Растворяюсь. Ты меня понимаешь?