Зима - Наталья Игоревна Гандзюк

мог. Он долго ходил по дорожкам в близлежащем парке. Ходить надо было как минимум часа три, чтобы смута и тоска поутихли. Потом он заходил в маленькую церквушку на окраине парка, где служил Андрей Орлов, и многие называли его «Графом». Его отличительной чертой была способность жертвовать для других собственным временем жизни. Очереди на исповедь к нему были длинные и долгие. С каждым он беседовал обстоятельно и подробно, и казалось, что человек не выходил после разговора с ним – выпархивал, вылетал в мир ангелом. Он был худ, а во время постов худел донельзя, он был высок и готов был спрятать под своё крылонуждающихся в совете и поддержке, сколько влезет, короче говоря – он искал Бога. Он не кичился им и не использовал. Он жил многотрудной священнической жизнью. У него было четверо детей, и один из них был инвалидом, и отец Андрей нёс тяготы и подвиги любви. Если ему звонили ночью, он вставал и ехал – отпевать, причащать, соборовать, беседовать, спасать душу от погибели. Он был весь какой-то вытянутый, долговязый, у него были пальцы пианиста, и он умудрялся быть отцом не только своим детям, но и всем остальным, окормлявшимся в доброй Орловской пастве. За несколько лет «правления» графа всё преобразилось. Церковь подновили и отреставрировали, церковный двор почистили, недостающие стены восстановили, высадили деревья, цветы, приход увеличился вдвое. Батюшка был очень умён и общителен, в прошлом – действующий юрист, пришедший к вере и рукоположенный в священство пятнадцать лет назад. Ныне, сорока пяти лет от роду, он имел жену – матушку Елизавету и четверых чад. К вере его привела матушка. За это он несказанно был ей благодарен и благодарен Богу, ниспославшему ему её. Младший сын был тяжело болени периодически ложился на операционный стол. Его оперировали лучшие хирурги Москвы, но состояние мальчика было хуже и хуже.

«На всё воля Божья. На всё – Твоя святая воля, – повторял про себя отец Андрей, – ежели суждено отроку Арсению стать ангелом, что поделаешь, с терпением и верою приму от тебя всё». Но мучения его души были велики и несказанны, и чем сильнее болела его душа, тем с большим рвением он служил, отправлял таинства, проповедовал и приводил к вере.

Коля приходил к отцу Андрею всё чаще. Он ждал, пока очередь на исповедь не закончится, и всегда становился последним, чтобы никого не смущать и не заставлять ждать. Отец Андрей принимал его как старого дорогого друга, и они долго говорили о любви, о вере, о смирении и только потом приступали к исповеди. И отец Андрей вынуждал перед исповедью волноваться:

– С Богом сейчас встречаться будешь! Богу и говори! А я только свидетельствую. Меня нет. Есть ты и Бог. Давай, давай, пронзай своих демонов прямо в грудь! Вызывай их на бой!

Для Андрея каждая исповедь была схваткой, где человек оголялся перед Богом, обнажал душу, полную страстей, и пронзал свои страсти вниманием и бесконечным желанием измениться и очиститься. После исповеди священник обычно говорил:

– Но это не всё. Ты понимаешь? Нет тебе дороги назад. Нельзя ко греху вернуться. Надо себя превозмочь, перемолоть, чтобы неповадно было обратно возвращаться!

После исповеди Николай много спрашивал о том, что сильно волновало его и мучило.

– Семейная жизнь к Богу должна вести. Вот ты, пока был женат, хоть раз в храм заходил? Исповедовался, причащался, вопросы себе задавал? Вот. А теперь заходишь. Жизнь твоя меняется в лучшую сторону. Всё остальное – призраки. Ты делаешь, что должен. О душе заботишься. Всё остальное должно помочь! А если не помогает, уходит оно из жизни верующего.

Любовь… О любви спрашиваешь. Так если ты сам полон любви, кто же от тебя уйдёт? Кто тебя оставит? А если уйдёт – туда ему и дорога! За женщину надо сражаться, но бой это другой. Сам с собою воюешь. Со своей косностью, слабостью, ленью. Для Бога нужно жить, не для людей, к Вечности готовиться. Любовь – не там, где жарко. Там, где светло. Ты вот к матушке моей подойди, к Елизавете, она тебе про семейную жизнь расскажет. Про то, как я встаю среди ночи, если зовут к умирающему, и еду соборовать, и храм открываю, если нужно, всякое бывает. Для верующего отдых – в радости, в служении. Ты спроси, как она Арсения выхаживает, как мы дежурим рядом с ним по очереди, как мучается он и мы вместе с ним, а надо идти к людям, их поддерживать, наставлять, спасать. Что и говорить…

Елизавета рассказывала, что они с батюшкой бранились один раз в жизни, а как пришли к вере, тут и вовсе некогда браниться, только любить успевай и служить.

– Мирно мы живём, – говорила Елизавета, и её лицо наполнялось светом.– Что говорить?

– А какая у него вера? – спросил Николай

Она, немного подумав, ответила:

– Хрустальная.

Наступило утро, когда Нина впервые повела Арину в детский садик. Сад был обнесён зелёным забором, а за забором, в глубине территории с обилием деревьев и кустов, белело трёхэтажное здание. Нине всегда казалось, что в саду должны работать только ангелы. Но даже ангелы в саду работать бы не смогли, учитывая зарплату, нагрузку и полное отсутствие свободного времени. Воспитатели и нянечки приходили в садик в семь и уходили в семь, если какая-нибудь загруженная мамаша не забывала малыша ине прибегала за ним, запыхавшаяся, ровно к восьми часам вечера. Итак, детский садик оказался пребольшой семьёй детей и взрослых, которых было намного меньше, чем детей. Всё начиналось с яслей, где дети ещё ползали и только начинали ходить, и заканчивалось выпускным балом подготовительной к школегруппы. Это были уже бывалые, видавшие виды «старики», лениво выпускающие шарики в небо, и с гораздо большим азартом поглощающие выпускной торт, и целующиеся за навесом группы, с тыльной стороны. Ариша попала в самое начало лестницы, на первую ступень, в ясли, где воспитательницей временно была сама заведующая –большегрудая, стриженая женщина в очках с зычным голосом, густым смехом и добрым нравом. Нину выгнали, и она украдкой смотрела на дочку в окно: как она сидит за столиком рядом с другими малышамии не ест. В тарелке лежит нетронутый омлет и кусок хлеба. Другие малыши тоже возят омлет по тарелке и не едят. Но «коллективное сознание» побеждает. В рототправляется первая ложка, а потом и весь омлет, и даже запивается сладким чаем.

«Вроде не плачет, можно идти домой». Была оттепель, и накрапывал мелкий дождик. Ничего себе – зима! Маленький мальчик убежал