Конкурс - Надежда Белякова

– Хм… красные! Хорошо, что мои все на даче. Так хотя бы смогу подготовиться на завтра! Катька, сестра, – язва, точно не дала бы подготовиться. Да! Завтра. Через два часа наступит утро.

Рано утром он вышел, распугивая редких в такую рань прохожих. Улочка почти уже летней Москвы пахла летними газонами и утренней прохладой. Военкомат находился в старинном московском особнячке. Дворик был забит призывниками и их переживающими прощание с сыновьями родителями. Когда он вошел в военкомат, невольно отметил про себя, что там тоже стоит гомон, который вдруг резко оборвался. Все, как по приказу, повернули головы в одну сторону, туда, где появился он. Саша нарочито бодро, подражая военной шагистике, маршировал, выкрикивая разные лозунги тех лет в придуманной им бредовой последовательности:

– «Здоровье каждого – богатство всех!», «Спасение утопающих – дело рук самих утопающих!», «Храните деньги в ДОСААФ!», «Летайте на такси, сберкассами аэрофлота!» и т. д.

Он громко скандировал весь этот бред, отмечая про себя, что пока все идет по плану.

И все действительно шло по плану. И вот он в палате психиатрической больницы. Лежит, закрыв глаза, безучастный ко всему вокруг. Но услышал, как пьющие чай в сестринской за стеной его палаты медсестры, Маша и Валя, обсуждают новенького, то есть его. Медсестра постарше, Валя, повидавшая «этих», прихлебывая горячий чай, поделилась впечатлением:

– Старался, старался… эк вырядился – клоун! Да ведь у нас глаз-то наметанный. Видно, что «косит». Но дело не наше! Доктора пусть решают.

Та, что помоложе, Маша, с симпатичным, еще не огрубевшим от работы лицом, продолжила:

– Да и компания хорошая тут подобралась этих «косцов»! Не заскучает! Вон и поэт, и актер «Марсель Марсо» в углу лежит, с тумбочкой беседует. А он – художник… опять малюет. Мамаша-то… опять его рулоны обоев ему притащила. Раскатывает он и пишет, пишет. Вроде как одержимый.

– Ага! Прям одержимый! А мы тут все – прямо дураки собрались! Голый абстракционизм у него! Ага, а погляди, с красками-то как аккуратненько обращается. Чисто вокруг. А вежливый какой! Прикинь… а? – заговорщически прошептала Валентина.

Молоденькая Машенька, понизив голос, продолжила делиться впечатлением:

– Но, знаешь… самой не по себе. Только ты никому! Ой! Что-то… нравится мне этот его абстракционизм. Краски какие-то, смотришь… и все в душе как-то, знаешь, ну все другим становится. Как будто где-то рядом другая жизнь. И по-другому жить хочется! С другими чувствами, мыслями.

Старшая медсестра насторожилась и озабоченно почти по-матерински посоветовала ей:

– Ой! Маш! Ты лучше не смотри на этот абстракционизм! А то крышу-то снесет, и будешь тут же на коечке навсегда прописана.

Коротко постриженный Саша вышел из больницы, когда лето уже плавило московский асфальт. За воротами его встречала его еще совсем первая жена Галина и друг по прозвищу Папа Леша. Она бросилась ему на шею с криком: «Саша! Шура! Наконец-то!»

Потом все втроем в квартире родителей Галины праздновали возвращение Саши-Вируса и то, что благодаря полученному диагнозу армия ему больше не страшна. Так они думали в тот момент. Но в той больнице прозорливы не только медсестры, но и врачи. Диагноз был пересмотрен. А тогда – это были последние его, целиком его деньки. Потом его отправили в «горячую точку».

И открылась перед ним совсем иная реальность – ужас войны и бойни, в которой сметает взрывной волной все те «правила жизни» и наступает иная правда, беспощадная и жестокая.

Словно вдруг выпадаешь из игры с одними правилами и попадаешь в иную реальность, существующую по другим правилам, вернее, наступает власть «игр без правил».

9. Stylо

В этот вечер Stylо была в доме совсем одна. Муж в командировке, а сын на учебе в Англии. Теперь до наступления каникул – сын только виртуально доступен. Скайп с «границей на замке» в виде плоскости дисплея. Большая изнурительная редакторская работа в издательстве днем была сдана ею в производство. Это была одна из тех рукописей, в которых поразительно уживались в формате 500-страничного эталона графоманского упорства – абсолютная безграмотность и очевидное нежелание автора развиваться и начать относиться к своей работе сколь-нибудь требовательно и мало-мальски критически. Но это было издание «на средства автора», и потому, как часто это бывает в подобных изданиях, – практически всю работу приходилось перелопачивать и переписывать редактору. И, как редактор известного московского издательства, она за годы своей работы в этом издательстве привыкла и к этому. Но, конечно, творческой удовлетворенности с окончанием работы она не ощущала. Хотя в целом ей удалось и в этот раз «отточить вещь», правда, введя несколько новых персонажей от себя, но, разумеется, и сюжет с ними тоже – «пошел ветвиться».

Но автор был доволен. И нисколько не удивлялся переменам в сюжете, словно огородник не удивлялся бы тому, что вместо посеянного укропа на его грядке выросли и заколосились увесистые ананасы.

А генеральный? Да ему все равно, главное, что деньги автором были заплачены полностью. И художник не подвел – все уместил на обложке. И будуар в стиле ампир, и кольт какого положено калибра, и эффектная распластанная блондинка по диагонали обложки в роскошном пеньюаре и на высоченных каблуках красных лакированных туфель… все хорошо! Только осадок какой-то смутный после такой «творческой удачи» остается. То ли перечитать всего Чехова разом хочется, то ли самой начать серьезно писать прозу.

А тут как раз этот конкурс сценаристов подвернулся! Домработница в отпуске. Stylо одна в престижном пентхаусе… Нет – не одна! А со своими мыслями, чувствами и воспоминаниями. Она еще на прошлой неделе случайно нашла этот сайт киносценаристов с предложением поучаствовать в конкурсе – воспоминаний, превращенных их обладателем в сценарий триллера. Идея ей понравилась. Она давно хотела вот так посидеть и по-хозяйски разобраться со своими воспоминаниями, расставить по полочкам значимости события прошлого, что важно и проецируется и на сегодняшние события, что можно рассказать в дружеской компании, не подмочив собственную репутацию, а что-то навсегда забыть, вышвырнуть из памяти, как ненужный хлам. Но вспоминалась какая-то ерунда. А по-настоящему, что могло бы потянуть на триллер, она сама сразу же отгоняла прочь. Скользнув взглядом по фотографии сына, она вспомнила, как пришлось ей, молодой сценаристке, старшекурснице, и поголодать в 90-е годы. И одной растить сына, которого она родила на третьем курсе по большой, но короткой любви к преподавателю ее института. Отношения с отцом ребенка не сложились, вернее – он так и не ушел от жены. И она осталась с сыном на руках одна, лицом к лицу со всеми бедами и трудностями тех лет. Сама зарабатывала как «машинистка», как это называлось в те годы, чтобы кормить и воспитывать ребенка. И печатала на пишущей машинке для заработка графоманские опусы разных пишущих людей.

Но встречались и особой стати графоманы. Эти графоманы-мечтатели не сочиняли, не писали сами стихи или прозу, а заказывали другим поэтам и прозаикам.

Эти чопорные, солидные люди, в советское время занимавшие порой ключевые места в промышленности и в политике, но добирающие возможностью оплатить, купить творчество у других авторов, не прожитую ими сами иную реальность. Просто покупали ненаписанные ими стихи и выдавали их за свои, искренно вживаясь в желанный образ поэта или прозаика. Догоняя несбывшееся. Публиковали книги в издательствах. Поступали с опубликованными книгами в Союз писателей СССР, с удовольствием заседали в различных комиссиях, ездили в Дома творчества Союза писателей вместе с семействами или почитательницами их таланта. Клеймили и сокрушали формализм в искусстве, боролись с невежеством и разнузданностью молодых поэтов, хотя покупали «свою» поэзию именно у молодых и во всех смыслах разнузданно-голодных поэтов. Защищали с горячим азартом маститых незыблемость классики от происков авангарда в современном искусстве. Словом, с восторгом и наслаждением ввинчивались в творческую жизнь литературной Москвы. Хорошо, если порой среди заказчиков лирики «по пятаку строчка», а пятак тогда был равен проезду в метро в одну сторону, оказывались дамы. Труднее приходилось писать поэмы о страстной и неразделенной любви от лица лирического героя мужского пола. Но она частенько так подолгу была вынуждена питаться жаренным на подсолнечном масле хлебом, что легко справлялась и с этим.

Одним из таких благодетелей в ее жизни, дававшим довольно стабильный заработок в самые тяжкие годы безденежья и тотального дефицита, благодаря чему удалось и воспитывать, и самой держаться на плаву, был удивительный персонаж. Его имя она, согласно их договоренности, так ни разу никому не назвала, как, впрочем, и имена других «заказчиков поэзии», он был партийным воротилой. С «партийным зачесом» седых волос. Всегда в белоснежной накрахмаленной рубашке с солидным полосатым галстуком. Он расплачивался всегда вовремя за написанные ею от его имени стихи, описывающие страсти и историческую пассионарность современного Казановы. Но считал обязательным, как истинный поэт, добавить от себя оттенок лиричности в их творческом альянсе, который выражался в том, что в день платежа он обязательно приносил букет роз. При первом взгляде на которые сразу бросалось в глаза то, что они постояли в вазе с водой не менее двух суток. И нижние, увядающие первыми, лепестки каждой розы были тщательно оторваны, чтобы выглядеть свежими. С тех пор она возненавидела розы на всю жизнь. То, что эти розы по-хозяйски приносились пиитом ей, чтобы не выбрасывать, было оскорбительно очевидно. Промелькнули и другие тайные заказчики, старавшиеся соответствовать образу лирического героя, который представал в ее стихах, и она, видя эти потуги, начинала чувствовать себя неким эпистолярным Пигмалионом.