Ангелы падали - Андрей Агафонов

III. Блюз № 66

1

На этом поезде год назадЯ ехал туда, куда…На этом поезде год назадЯ ехал уже туда…Куда, без сомнения, год назадНе ходили еще поезда.

Там было другое — было то,Чего не забыть никак.Там было такое, чего забытьЯ не смогу никак —Почтовый ящик, пустой как сон,И я — последний бедняк.

Я знал наверное год назад:Судьба моя решена.Я знал, наверное, год назад,Что судьба моя решена…Меня на перроне встречала она —Привычная тишина.

Но много за год исколесилЖелезных дорог и душ,Я много за год исколесилСердец, и дорог, и душ,И мне уже не хватает силВернуться в родную глушь.

И я — богат, будто сто воров,Укравших мою судьбу.Да, брат, я богат, будто сто воров,Укравших мою судьбу.И ты увидишь, как я богат —В моем жестяном гробу.

Пока мы едем, присядь–ка, брат,Ведь я тебя не боюсь…Слышишь, присядь–ка со мною, брат,Ведь я никого не боюсь —И я исполню тебе стократЖелезнодорожный блюз.

2

Я никогда не буду дома…Угадай, почему.Я никогда не буду дома…Поди пойми, почему.Я сам пытаюсь это понятьИ десять лет не пойму.

Мои дороги без дороги…Голова без ума.Мои дороги не знают дороги,И голова без ума.И все, что я знаю: сегодня осень,А завтра будет зима.

Ты скажешь, брат: «О, ты ведь молод!И все еще впереди».Ты скажешь: «О, ты еще так молод,И столько всего впереди».Спасибо тебе, но сегодня осень,Сегодня такие дожди…И где бы не был я, где я не был,Не будет больше меня.И где бы, о небо, я только не был,Не будет больше меня.И я могу обойти все небо,Но дома не буду ни дня.

3

Дожди не знают, чему быватьГодами, через года…Дожди не могут нас убиватьИ помнить через года.Обыкновенная, вот и все,Летит в октябре вода.

Печально глядя на небесаСквозь плачущее окно,Рассеянно глядя на небесаСквозь пляшущее окно,Я сам не плачу и не пляшу,И мне уже все равно.

Мой поезд — скорый, и на востокОн скоро придет один.Мой поезд опять идет на востокИ скоро придет один.И дождь за окнами одинокИдет, куда все дожди…

Мы с нею встретимся через годИли уже никогда.Случайно столкнемся мы через год,А может, уже никогда.Обыкновенная, вот и все,Летит в октябре вода.

4

Не знаю, как об этом сказать,Не знаю, с чего начать…Пора бы тебе обо всем рассказать,Но не знаю, с чего начать.В общем, когда мне не хватит слов,Я буду просто мычать.

Это было, брат мой, еще зимой.Она ходила в пальто.Подумать только, еще зимойЯ ей подавал пальто.Она была моя женщина,А я был просто никто.

Она уходила — и каждый разЯ знал, что она не придет.Не знаю, откуда я это взял,Но знал — она не придет…И я мычал, как мычу сейчас,Сутками напролет.

Мы прожили зиму — она и я,И захватили весну.Всю зиму, словно единый день,И еще захватили весну…Распалась наша двойная теньНа одного и одну.

Она была моя женщина, брат…Когда–нибудь ты поймешь,Как трудно о женщине рассказать,Которую ты поймешь.И все, что я помню — ее глаза,И все, что я помню — ложь…

5

Ты сказал мне с упреком: «Твоя любовьНе все, что произошло.Ты глуп, если думаешь, будто любовь —Это все, что произошло».А я не спорю. Но знаешь, любовь —Это то, что ушло так ушло.

Мы сегодня с тобой оказались здесь,А завтра сойдемся опять.Но все может быть — мы сегодня здесь,А завтра нас не сыскать.Но так ли, иначе — тебе и мнеНа это, прости, плевать.

Сейчас я работаю и живуТам–то, а буду — там.Сейчас я работаю и живу,А завтра умру к чертям.И снова начну работать и жить,Теряя себя по частям.

И так во всем. Ничего под ЛунойИного не произошло.Итак, во всем, что случилось со мной,Меняется лишь число:Когда и сколько… И только любовь —Это то, что ушло так ушло.

6

Стояла девочка у окна,Смотрела на поезда.У этой девочки из окнаГлаза прозрачнее льда.Какою с годами станет она,Когда не придет сюда?

Душу бы отдал я, чтобы узнать,Что с ней произойдет.Веришь ли, брат мой, так важно узнать,Что с ней произойдет!Что–то случится с ней сразу же,Как только поезд уйдет.

Желтая курточка — в октябреДевочка на мели…Желтая курточка — в октябреДевочку увели…И вот улетела ее голова,Глаза ледяные вдали.Братишка, пора возвращаться назад —Туда, где осталась она.Братишка, пора возвращаться назад,А станция здесь одна…Пора бы нам познакомиться, брат —Меня зовут Сатана…

скорый поезд № 66 Санкт — Петербург — Омск

IV. Умножение скорби

…Ибо кто умножает познания, тот умножает скорбь.

ЭССЕРИЯ

Сердце мое упало мертвое впереди

…было написано на крышке столика. Курящий в тамбуре радостно принял ожог последней затяжки. Пальцы с потрескавшимися коричневыми подушечками не удержали крохотного окурка.

Серебряная середина лопнула — некто, взыскующий человека, паяльную лампу направил в лицо… Красноватая искорка — ниже, ближе других, — уверен, что не твоя? Как обидно будет проснуться завтра.

Еще один подхватил чемодан и сноровисто зашагал по улицам городишки. Те двое, что переминались, препираясь, на перроне, — ухмыльнулись и исчезли. А мне что за дело. Так ли уж нелепа уверенная грубая смерть — от удара ножа — на самом пороге?..

Возможное заключение эксперта: помешался, случайно прочитав карандашную надпись на столешнице в купе скорого поезда Санкт — Петербург — Омск. Как бедно будет — проснуться завтра!

Ай, крутит! Бушует веселье под веками: негде приткнуться, задернуть черную занавеску перед каждым раззявленным лицом. Видят, видят, спицами колют, светлыми спицами прободают, рвут мою мрачную душу на оскаленные обломки. Нате вам глотку мою! Это не будет иметь успеха, не о чем шлепать холодным сырым губам. Что вы вцепились в улыбку — кровь уже каплет из углов рта…

Самого себя за шкирку вынести, пнуть под дождь — сбегайся ко мне, серебряная рать, посвящай в лыцари! Серебро, мед; черный глянец, желток; летучей мышью сунусь в щель между домами.

На что тебе, девушка, этот тонкий и звонкий, небрежно клонящийся к воротнику? Все–то он рассыпает на газетке хрусталь из пластмассы и пепел из пыли. «Много наварил?» — презрительно спрашивают, а он думает, что речь о деньгах… Это уже из трамвая ночью. Да они пьяные! Загудел, затрясся, умчался трамвай.

Боюсь подбираться к главному — не цапнет? Этак за палец белыми зубками… сердце мое упало мертвое впереди. О, я понимаю; спрятать в стог сена отравленную иголку — кто–нибудь напорется… Бросить ее обратно? Выскрести на стенке тамбура под «Казаныо‑90» и «Куркулем»:

кто–то жил в славном считай городке.

Стоило окунаться в это самое, чтобы теперь так похоже выходила красивая грусть. Увидит меня, спешащего к остановке, сквозь грязное автобусное стекло, порадуется за меня; нет больше прыщиков на моем подбородке; ямы, ямы и трещины на бледном, алчном моем лице.