Ангелы падали - Андрей Агафонов

Там, если помните, один некрасивый полицейский — ему только что отрезал правое ухо симпатяга–бандит, — интересуется у другого некрасивого полицейского, с пулей в животе:

Как я выгляжу?

— (нервный хохоток) Ну, что тебе сказать, парень…

А когда первый полицейский начинает вопить и выяснять, где же подмога, второй взрывается:

— Заткнись, мать твою! Я умираю здесь, мать твою, я умираю здесь!

По–английски это звучит особенно выразительно: «А-м факин дай!»

В фильме Тони Скотта выведен некий киношник — бархатное ничтожество, дружелюбный талантливый наркоделец — снявший, по мнению балбеса–героя, «лучший фильм о Вьетнаме». Конечно, какая ему разница — делать фильм об убийстве, или об убийстве президента, или о группе «Дорз»…

Американцы физически не способны взглянуть на себя со стороны. Тарантино упрекают в «антиамериканизме»…

Русские кроме как со стороны на себя смотреть вообще не могут. Для них (нас) пародия на пародию выворачивается грубой подлинностью. Им (нам) Тарантино нужен хотя бы для того, чтобы сделать вид, что все это — понарошку, все это — эстетизированное кровавое фуфло, киношка… От которой мы все–таки ловим кайф, больные сукины дети…

1995. Курган

Век мазохизма

Вся беда в том, что после Христа христиан не стало.

Альбер Камю в своей работе «Бунтующий человек» целую главу отводит маркизу де Саду. Маркиз предстает как «борец за свободу». Его вообще охотно вспоминают и цитируют; полемика? — нет, полемизировать пытался лишь Достоевский, в прошлом веке (глава («У Тихона», изъятая из «Бесов» и поныне), современный нонконформист Виктор Ерофеев считает маркиза одним из своих духовных учителей. Когда цензура пала, первым явился маркиз, уже потом вышли «Заветные сказки» Афанасьева и сочинения Баркова.

Леопольд фон Захер — Мазох, скончавшийся в 1895 году австрийский писатель, практически не упоминается. Ссылок на него вы не найдете ни у Ерофеева, ни у Камю, ни у кого–либо еще из философов и литературоведов («писатель–то — слабенький!») — а разве что в пособиях по сексопатологии. Да и там он фигурирует лишь как человек, чье имя послужило для обозначения определенного сексуального «извращения»: получение удовольствия от того, что кто–то причиняет тебе боль, унижает тебя.

Доходит до смешного — в четырехтомном словаре русского языка есть слово «садизм» (а также — «садист», «садистка»), но нет слова «мазохизм». Остается предположить, что садизм духовно ближе XX веку, по известному закону чересполосицы столетий. Но грядущий век — нечетный…

Химерическая Австро — Венгрия конца прошлого столетия, с ее космополитанскими курортами и шовинистически настроенными вурдалаками, с ее европейски старческой чувственностью и рафинированностью в жирном кровавом бульоне славянской дикости, и удали, и гения, и злобы — эта страна и породила чудовище по имени «Венера в мехах». Сам дьявол не придумал бы более удачного определения. А первоначально–то имелась в виду обыкновенная отороченная мехом кацавейка, которую так любила носить любимая тетушка писателя. Еще она носила с собою плеть, которой при случае могла проучить любого мужчину (бедняга Ницше! Читал ли он нашего Леопольда?), в том числе — собственного мужа, нетактично застукавшего ее с любовником.

«Роковая женщина», высмеянная впоследствии (талантливее других — Тэффи), была «открыта» именно Захер — Мазохом и обладала, помимо пристрастия к мехам, следующими характерными чертами. Она способна либо безраздельно покоряться мужчине, либо столь же безраздельно над ним властвовать — никакого равенства! Покорить ее может кто угодно (и последствия этого Захер — Мазоху неинтересны, «вне его рассмотрения»), любой красивый и породистый зверь, покориться ей может лишь натура «сверх–чувственная». Она, эта демоническая женщина, всегда жестока — и в любви, и в делах, — сладострастна и глупа: лишена и тени юмора или самоиронии, абсолютная мещанка во вкусах. Чтобы дать полный очерк ее фигуры, достаточно двух слов: «движущийся истукан».

Словом, это — идеальная женщина.

Живи она на необитаемом острове, ей бы и в голову не пришло, что она — богиня. Но вот появляется мужчина — к сожалению, это одухотворенный мужчина, сытый своею духовностью, как улей — медом, — и ее глаза приобретают стальной оттенок, а чудесная маленькая ножка волшебным образом превращается в стопу, готовую быть возложенной на охотно подставляемую шею. Клекот стервятника вырывается из ее груди.

Мазохизм — настоящий, а не придуманный сексопатологами (кстати, что такое сексопатолог? Это — человек с сексуальной патологией), — есть абсолютное выражение трагедии полов и трагедии духовности. Трагедии полов: ибо мирное их со–существование, со–жительство возможно лишь при полном отказе от поисков духовной гармонии между ними, вообще какой бы то ни было гармонии, кроме телесной. И трагедии духовности: ибо одухотворенная красота способна лишь убивать.

Если же взглянуть на тему шире, можно добавить еще вот что. Женщина несчастна в любви, когда увидела в мужчине Бога. Мужчина несчастен в любви, когда не увидел в женщине Богиню. Оба просмотрели главное. Она — что мужчина не Бог, и потому достоин любви. Он — что женщина — Богиня, и потому любить ее — нельзя.

Следствия — ужасны.

1995. Курган

Апология китча

В «Комсомолке» некий молодой человек, бесконечно далекий от понимания современной культурной ситуации, наивно удивился: какой может быть ПОСТ-модернизм, ведь после модернизма возможен только маразм?! Молодому человеку наверняка уже объяснили всю сложность и щекотливость затронутой проблемы, рассказали, что постмодернизм — это и есть искусство сегодня, или, по крайней мере, было вчера, и на этот счет создана целая литература, превышающая по объему всю литературу допетровской Руси, а по интеллектуальному напряжению — все мировые литературы последних двух–трех столетий. Молодого человека от души жаль, но как бы и он не принялся играть в эти игры.

А ведь вопрос не праздный. Все то, что пытался и пытается сделать постмодернизм в литературе, уже сделал модернист Джойс. Идя по его пути и добившись совершенного, завораживающего жизнеподобия в описаниях и диалогах (см. хотя бы: Свен Гундлах, «Четверо из его народа»), постмодернистская (ПМ) литература с визгом затормозила на «ненатурализме» — натурализме, основанном на ненависти (автор термина — Михаил Ковров). Но и это все уже было в «Улиссе», и зачем нам после Джойса, а вернее даже, после Стерна, — Сорокин?.. А ПМ-живопись? Возможны ли, нужны ли после Бердслея, Врубеля и Дали какие–то, извините за выражение, Комар и Меламид? И, наконец, философия. Кажется, последняя с боем добытая ПМ-умниками мысль звучит так: «Философия есть форма иронии». Ирония в том, что это справедливо лишь в отношении философии современной: если говорить о моде, то Деррида и «Яки–да» явления одного порядка. И то, и другое — попса, в первом случае рефлексирующая по поводу собственной попсовости; и то, и другое — лишнее, поскольку не от души. Принято считать, что ирония отрезвляет, позволяет правильно взглянуть на вещи. Да компьютерные игры с драконами и гранатометами больше дадут для верного восприятия мира, чем тома Дерриды, Хейзинги или Хайдеггера, мечущихся в уксусном растворе «субъекта — текста», «дороги — поля», «курицы — яйца»… Современный мыслитель, увы, не способен философствовать молотом — он, по пословице, отродясь тяжелее Фрейда ничего не поднимал. Философия больше не изменяет мир, не объясняет мир, даже себя не может ни объяснить, ни изменить. Кто бы сегодня мог, подобно Диогену, средь бела дня расхаживать с фонарем или с фонарями? Философ — брюхо, грива, дисплей, пиджачок. Философ — дезодорант, библиотека, тапки!

Словом, довольно с нас гнилозубых ПМ-ухмылочек над собственной, в основном, гнилозубостью. Зажравшейся иронии пора указать ее место — на переносице или в кармане. Она — очки для плохо видящих себя со стороны, а вовсе не магический кристалл.

Так что же искусство — обмануло, пропало, изничтожилось? Если здесь — пусто и, простите, нагажено (вся ПМ-эстетика, в сущности, сводится к неконтролируемому извержению непереваренных цитат, стилей, школ, соответственно, и предпочитаемый предмет описания — физиологические отправления в различных сочетаниях), то где же цветение и кипение, шум и ярость, гармония и блаженство?

А не нужно далеко ходить. Пусть петухи ищут жемчужные зерна в навозных кучах, мы рискнем сжульничать — разведаем жемчуг в отделе бижутерии. Иначе называемом — «массовая культура». Или — «китч».