Метатеги - Владимир Гребнов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Начали!
«Не зря я думал про белые тапочки. Это знак свыше», мелькает в голове у юноши. Вслед за этим мир останавливается, все застывает на месте, исчезают звуки, он также замирает, не в силах пошевелиться, и непонятно, сколько это длится, потому что времени тоже нет, но вдруг возле самого уха он ощущает легкое дуновение и вслед за этим слышит резкий хлопок… «Матерь Божья!!!», – он закрывает глаза и что есть силы давит на курок пистолета.
Гробовая тишина вокруг. Но вот начинает трещать сорока, слышится цокот саранчи и наконец все перекрывает неровный, растерянный голос Орби.
– Прямо в лоб. Скончался на месте. Полагаю, дело закончено.
***
Мужчина откидывается на спинку стула, потягивается, глубоко вздыхает и смотрит на mercedes prima с желтыми глазками кнопок. Легким движением выдергивает из нее желтый лист бумаги и перечитывает написанное. Довольно хмыкает, бросает на стол, поверх пепельницы с горкой окурков.
Затем встает, накидывает плащ, тушит свет и выходит из кабинета. Вечер встречает его сыростью недавнего дождя и шлепками прохожих по тротуару. Он вливается в серый поток, на ходу закуривает, рассеянно смотрит под ноги. Кепка сдвинута на бок, плечи опущены, широкий плащ разлетается фалдами.
Через два квартала заходит в магазин «Продукты», покупает две бутылки кефира, кладет в сетку и долго пересчитывает мелочь от сдачи. Выходит, опять закуривает и продолжает свой путь. Где-то дальше, стоя у светофора, смотрит на магазин «Обувь» с другой стороны улицы. Переходит дорогу и останавливается у витрины.
Первое, что бросается в глаза – белые тапочки. Безвкусные, примитивные, ворсистые. Сверху красной нитью вышита звезда, внутри желтой нитью серп и молот.
«Даже в тапки всунули. К чему эта безвкусица?», думает про себя мужчина и смотрит по сторонам, словно боясь, что его мысли услышат прохожие. «Наверное, этих тапок миллионы по всей нашей огромной стране. Не перечесть. В гробу я видал эти тапки».
Но он все же заходит в магазин, осматривается, скользит безразличным взглядом по стеллажам со штампованной продукцией, подходит к женщине, перекладывающей коробки с товаром.
– Товарищ продавец, скажите, а вот эти белые тапочки, которые вон там…
Жест в сторону витрины. Женщина оставляет свое дело и вопросительно смотрит на него.
– Ну?
– Я имею в виду белые тапочки. Скажите, на всех вышита звезда?
Женщина немного думает, затем сводит брови.
– Что-то не так? Вы против звезды?
– Нет, что вы, я за!.. – спохватывается мужчина. – Очень удачное оформление. У вас есть сорок второй размер?
– Есть все размеры.
– А сорок второй есть?
– Я же вам сказала, мужчина…
– Дайте мне одну пару.
Поверх бутылок с кефиром в сетку ложится белая коробка со знаком качества. Опять улица, люди, мокрый тротуар, опять сигарета. Через какое-то время мужчина заворачивает в темный двор, похожий на колодец, заходит в подъезд, поднимается по лестнице и открывает ключом дверь.
– Привет, мама! Я дома.
– Сынок пришел, – слышит он голос из кухни. Шарканье тапок по полу сопровождает появление старушки с измятым лицом, с седыми буклями. – Кушать будешь?
– Да, мама. Я купил кефира. Тебе для желудка.
– Ох, сынок, моему желудку уже ничем не поможешь. Иди, я тебе налью супчика.
– И еще тапки купил. Белые.
Звон посуды в кухне затихает. Повисает молчание.
Мужчина спешит к старушке и обнимает ее.
– Мама! Ты не то подумала. Это я так, для себя. Не знаю зачем. Вдруг захотелось. Глупость какая-то.
– А тебе-то зачем? Умирать собрался?
Мужчина садится за стол. Проводит рукой по волосам. Внимательно смотрит на мать.
– Кто его знает, мама. Сама видишь, в какое время живем. Повсюду чистки, аресты. Сейчас вот за писателей, поэтов взялись. Они пропадают и потом мы узнаем, что кто-то в ссылке, а кто-то расстрелян. Тревога на сердце, мама.
– А ты пиши, как надо. Про колхозы, пятилетки, про ударный труд. Тогда и почет будет, и слава.
Мужчина нервно дергается за столом.
– Мама! О чем ты говоришь? Как такое можно про творчество? Оно не подлежит влиянию извне. Оно должно быть свободным, без границ! Иначе превратится вот в этот кефир. Или в белые тапки со звездою на них. Ты представляешь, миллионы одинаковых белых тапок со звездою, серпом и молотом?.. Вот во что это превращается, когда на тебе поводок.
Женщина садится рядом с сыном за стол. Тяжело вздыхает.
– Не надо так говорить. Советская власть дала нам очень много…
– Да. Но еще больше она забрала.
– … и к тому же… Ведь эти белые тапки покупают, не так ли? Даже ты их купил.
– Ай, мама!.. Это дурь какая-то.
– Я тебе говорю. Послушай меня. Перестань писать про дворян и про все эти ренессансы. Что ты в них нашел? Напиши о сталеваре или токаре. Это то, что в духе времени, как ты выражаешься.
– Но я историк, мама. Как это возможно?
– Про тяжелое детство, про нищету, про нелегкий путь трудового человека. Вот Горький, например…
– Все, мама, спасибо. Очень вкусно. Пойду отдохну. Устал сегодня.
Мужчина идет в свою комнату, снимает свитер и ложится на кровать. Глаза слипаются. Он закрывает их, готовый вот-вот провалиться в сон. Слышит, как шаркает мать, бережно накрывает его одеялом, гладит по щеке.
– За тапки-то сколько отдал? – шепчет она.
– Сто, мама.
– Однако…
***
– Твою мать, опять винда барахлит! Надо поставить девяносто восьмую, говорят лучше, только глюки бывают. А может, уже комп навернулся? Денег нет, а так бы новый купил, – небритый мужик в кожаном жилете тянется к пачке «LM», видит, что она пустая, и остервенело бросает ее на пол.
– Мамаша! – хрипло орет на всю квартиру. – Денег дай! Дай мне сто! Сигареты закончились! И похмелиться надо! Не могу писать, лажа получается, не в тему все… – уже тихо, с одышкой заканчивает он.
Отодвигается от стола и видит белые тапочки, аккуратно стоящие рядом. Удивленно смотрит на них, пытается что-то вспомнить. Потом фыркает, просовывает в них ноги и встает, слегка покачиваясь.
Пока он идет к своей кровати, за стеной слышится скрип матраса, грузное падение на пол, шевеление, отголоски матерной брани. Кто-то встает и тяжело топает к его комнате,
