Метатеги - Владимир Гребнов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Мне интересно, как ты будешь создавать мир, когда вылетишь из этого кабинета! Ты уволен! Всему есть предел! Пиши заявление или пойдешь по статье. Создавай, ваяй, проектируй! Но только не здесь! Усек?
Адонай Троекуров застыл на месте, отдавшись во власть унижению. Тут же накатила тоска и ощущение того, будто пол под ногами всколыхнулся и стал жидким. Он схватился за спинку стула. По привычке сделал дыхательное упражнение. Поднял глаза на Директора. Тот наблюдал за ним и улыбался.
И опять в недрах его сознания что-то произошло, как это было совсем недавно, но уже по-другому. В голове зазвучал хрипловатый куплет популярной питерской группы. Вторя такту мелодии, Адонай передёрнул плечами, сделал замысловатый реверанс и вскинул вверх подбородок.
– А знаете что? Я сам увольняюсь! Сам!!! И идите вы все на х..!
Под злорадным взглядом Директора, который успел достать смартфон и все снимал на камеру, Адонай прошелся хромым вальсом круг, второй по кабинету, совершил еще один реверанс и медленно поплыл к выходу.
– На х..! И ты на х..! И вы на х..! – громко кричал он, хлопая с остервенением дверями в большом холле и заглядывая внутрь, откуда на него таращились испуганные и восхищенные глаза служащих. Выдохнувшись, иссякнув, испытывая усталость и огромное облегчение, уже не торопясь и вразвалку стал спускаться по лестнице.
На проходной сидел тот же вахтер, что и с утра. Мутный свет обтекал круглое лицо со щеткой усов, две жестких линии у носа и круглую плешь. Он вздрогнул, завидев проходящего Адоная, прогнулся и залебезил слащавой скороговоркой:
– Это ж надо, какой сбой в системе… Посылают на х.., как воду пьют… Господи прости! Вы бы приструнили их, а то не приведи… дойдет до анархии…
Нисколько не слушая его, даже не глядя, весь уйдя в себя, как черепаха в панцирь, Адонай небрежно кивнул, расправил плечи и, распахнув дверь, смешался с толпой скандирующих арабов, орущих на непонятном ему языке.
Белое и белое
***
– Маменька, когда я умру, будьте любезны, похороните меня в белых тапочках.
– Господь с тобой, сын. Что ты говоришь матушке? Как такое возможно? И тебе нисколько не стыдно?
– Моя жизнь – это сплошная ошибка природы. Я не умею жить, матушка.
– Тебе от меня что-то надо? Как всегда, денег?
– Я проигрался в карты. Графу N. Карточный долг – дело чести. И теперь мне остается только умереть.
– Сколько?
– Сто, маменька.
– Эко ты хватил, голубчик. Так мы скоро по миру пойдем с твоими забавами. Сто… надо же…
– Это не забавы. Это болезнь души, маменька. К тому же, для вас эта сумма – все что пыль на ветру.
– Не говори так про деньги, сын. Не к добру так говорить. Возьмешь у Панаса. Скажешь, я велела. Но ты должен пообещать, что с картами покончено. Ни-ни!
– Ни-ни, маменька! Бог слышит мои слова!
– Во что играли-то, сын? В преферансы, поди?
– Не, для преферансов я слишком глуп, маменька. В фараона играли.
– Эх, голубчик… Пушкина почитай, «Пиковую даму». Может это тебя научит…
– Читал я, признаюсь. Мистики много, а у нас, гляди, електричество скоро проведут. Не про то вы… В любом случае, премного благодарен, маменька! Пойду я. Долг отдать надо.
– С Богом.
– За белые тапочки это я так, блажь… Не берите в голову.
Молодой человек накидывает сюртук и спускается к камердинеру. Ноздри его раздуваются, в глазах озорной блеск.
– Панас, будь добр, дай мне сто на руку. Маменька велела.
У камердинера мутный взгляд и круги под глазами. С вялым безразличием, на полном автомате он отсчитывает деньги и протягивает их наследнику.
– Ты бы поаккуратнее, Панас. Вишневкой за версту несет. Вот маменька учует, греха не оберешься.
Камердинер вытягивается в струнку, глаза блестят, с отвисшего уса падает тяжелая капля на пол.
– Так точно!
Ухмыляясь про себя, довольный юноша выходит на улицу и садится в бричку. Все то время, пока едет, он вспоминает мелкие делали своего позорного проигрыша. Кривится, лицо его мрачнеет, наливается нездоровым румянцем.
Заходит в особняк графа N на нервическом взводе.
Граф N встречает его в гостиной. Не давая ему открыть рта, юноша достает деньги и швыряет их на пол.
– Будьте добры! Подберите! Вы!!! Грязный мошенник!
Белое лицо графа N приобретает кирпичный оттенок. На несколько секунд он застывает. Затем произносит ровным, хорошо поставленным баритоном:
– Немедленно требую сатисфакцию.
– Что ж, извольте! Где и когда?
– Я повторюсь. Немедленно! Кто будет вашим секундантом?
– Так с ходу? Сложно сказать.
– У меня гостит доктор Зауэр. Вы его хорошо знаете. Если не откажете, я с ним поговорю.
– Буду признателен.
– С моей стороны будет маркиз Орби. Он также здесь. Думаю, согласится.
– Не сомневаюсь.
– Как только все улажу, выедем к предместью Веригово. Там есть укромные места. Что скажете?
– Полностью разделяю. Жду с нетерпением.
Через час от особняка графа N отъезжают две кареты и несутся за город. Простолюдины и служащие, завидев резвых коней, шарахаются в стороны.
Рядом с молодым человеком сидит лысый старик в пенсне, накинутым на птичье лицо. Доктор Зауэр.
– Знаете, а ведь вы попали, достопочтенный. Граф N никогда не промахивается. Слыхали об этом? – каркает он в самое ухо юноши.
– Нет. Впервые слышу. А впрочем, мне все равно.
Пока они едут, смысл происходящего постепенно доходит до молодого человека. Перед его взором проносятся любимые картинки светского быта – шампанское, канделябры со свечами, кисейные кружева дам, призывные улыбки кокоток, модные фраки, кареты и многое другое. Он понимает, что поставил свою жизнь на карту, и, скорее всего, эта карта проигрышная. Но позднее сожаление уже ничем не поможет, остается уповать на Бога. И еще маменьку жалко, право… Юноша видит, как подрагивают его колени, кладет одну ногу на другую, и обреченно смотрит в окно.
– Расстояние в двадцать шагов. Десять шагов от барьера. После условного сигнала участники сходятся. Право первого выстрела за потерпевшей стороной. То есть, за графом N. Надеюсь, возражений нет? – маркиз Орби смотрит на молодого человека и, не получив ответа, отходит назад. – Прошу дуэлянтов занять свои места!
Он выжидает с минуту, глядя на то,
