Вперед в прошлое! - Денис Ратманов

А вот и Желткова в замызганной блузке с маминого плеча и длинной черной юбке. Она старалась не носить брюк, потому что вечно стриженную из-за вшей ее часто принимали за мальчика. Вспомнилась тема по литературе про Желткова и Шеину. Сегодня Любке предстоит пережить кучу насмешек.

— Привет! — помахал я ей, и она оторопела, кокетливо пригладила ежик серых волос.

— Мартынов, — констатировала она.

— Он самый. Ты извини за тот прикол — был слегка не в себе.

— А-а-а, — протянула она, похоже, разочарованно и направилась к лестнице, я потопал за ней.

Возле кабинета русского языка, что находился в самом конце коридора, уже роились наши. Желткова устроилась в уголке, не рискуя подходить к Семеняк и Барановой — альфе и бэте женской части нашего класса. Завидев ее, Яна Баранова сказала:

— Люба! Ты читала повесть про своего предка Желткова?

Лидеры мужского коллектива, Петька Райко и Санек Кабанов, громко заржали, Любка покраснела. Эти двое не были гопотой. Отец Райко работал мясником при СССР, неплохо поднялся и сейчас держал сеть хлебных ларьков, ездил на настоящей иномарке, аж «Опеле-вектра», который для него пригнал из Германии папаша Санька.

— Что ты скажешь за трагическую жизнь своего предка, — карикатурно всхлипывая, проблеял Санек.

— Он не мой предок! — Реплика Любки вызвала приступ смеха всех собравшихся, Симоняк так вообще сложилась.

Люба не блистала умом и не могла достойно ответить. Наверное, если проверить IQ этой несчастной девочки, он вряд ли будет выше девяносто. Отсмеявшись, Юлька перевела на меня взгляд — новую жертву нашла. Девчонки и не знают, что в их королевстве назревает дворцовый переворот.

— Мартынов, а ты что скажешь про Желткову? Вчера ты предлагал ей себе отдаться.

Все опять грянули смехом. Подошедший Илья опешил, глядя то на меня, то на них.

— Не согласилась, — отшутился я под хохот одноклассников, сделав скорбное лицо.

— Да кто тебе даст! — констатировала Яна Баранова.

Тот я, наверное, сгорел бы от стыда и день школу прогуливал, пока все забудут его позор. Этот я был поматерее Барановой и поопытнее.

— У тебя не возьму. Боюсь самок богомола, — парировал я, наблюдая, как Янка краснеет.

Парни же, включая Илью, снова захохотали.

— Что вы ржете! Не смешно, — проворчала она.

— Раз смеются, значит, смешно, — припечатал я, — не все же тебе надо всеми потешаться.

Она попыталась убить меня взглядом. Распускать руки было выше ее достоинства.

Илья подождал, пока представление закончится, пожал протянутую руку и спросил вполголоса:

— Пашка, а правда, что ты Зяму с Русей отлупил?

Все смолкли, включая подошедшего низкорослого Рамиля Меликова, замерли, не веря своим ушам.

— Уже вся школа знает? — Ответь я утвердительно, это воспринялось бы хвастовством.

— А почему самка богомола? — не в тему спросил наш мажорик Петя Райко.

— Потому что вдвое крупнее самца, после совокупления она теряет силы и стремится сожрать того, кто ее радовал мгновенье назад.

Баранова была на голову выше остальных, гордилась своим ростом и взрослостью.

— Ты об этом пожалеешь…— прошипела она, но смолкла, потому что пришла учительница — молодая миловидная женщина, белокожая и светловолосая, но луноликая и с раскосыми глазами. Как симпатичная китаянка-альбиноска.

Поздоровалась с нами кивком, отперла дверь и, пока мы рассаживались по партам, раскладывала на столе пособия.

Элитными считались парты у окна, кроме первых двух. Эти козырные места занимали Санек с Петей и Янка с Юлей. Позади них сидел вечный двоечник Игорь Заславский. Мы с Илюхой сидели за второй партой ряда, что у двери — чтобы случайно от сильных не прилетело. Перед нами расположились Аня Ниженко и замкнутая и драчливая Сашка Гайчук по прозвищу Гаечка. С Гаечкой у нее было столько же общего, как у росомахи и суриката.

Я разглядывал одноклассников, будто видел впервые. Если разобраться, то так и было — глазами взрослого я на них не смотрел. Не сказать чтобы в прошлом я был жертвой, но местную элитку опасался.

Илья толкнул меня в бок и прошептал:

— Сегодня ко мне подходил Чума. Велел передать, что тебе хана.

И тут-то я остолбенел. Минуту назад мне казалось, что я знаю прошлое, теперь же вдруг понял, что со вчерашнего дня, с того самого избиения гопников, началась совсем другая история, и теперь никто не знает, что меня ждет. И неизвестно, как сложится Наташина жизнь, если она меня послушает и не сбежит ночью на свидание.

От моего действия, как круги по воде, побежали волны по реальности, и я осознал, что отныне будущее не предопределено.

— Эй, ты чего? — спросил Илья.

— Вах, баюс-баюс, — сказал я, хотя думал, что гопники, конечно, — не снайпер и не ядерный взрыв, но башку мне они вполне могут проломить, потому надо бы обзавестись кастетом, а еще лучше — битой. Хотя меня с ней в школу не пустят.

— Это серьезно! Чума был зол, — добавил Илья. — Я думал, он меня прибьет.

— Будем решать проблемы по мере поступления…

Меня оборвал звонок на урок. Ученики встали, приветствуя Веру Ивановну, она с нами поздоровалась, и все загремели стульями, рассаживаясь по местам.

Урок строился привычно: опрос, ответы у доски, новый материал. На прошлом уроке, где я не был, но присутствовал прежний Павлик, мы разбирали вводные слова и междометья.

К доске пошел вечно не готовый Игорь Заславский, который ничего не учил, но присутствовал на уроках и не особо мешал, за что получал честно высиженный трояк по всем предметам. Слушать его бэканье было скучно, и я принялся листать учебник — старенький, потертый, кирпичного цвета, с черным орнаментом.

До меня им владели четверо учеников. Кто-то вписывал пропущенные буквы в задания, причем неверно. Кто-то писал на полях глупости. Кто-то украшал их фаллосами. Я изучал внутрикнижное творчество и думал о том, что это сродни наскальной живописи: мало смысла и эстетики, зато сколько экспрессии и энергии! Взять хотя бы вот этого пучеглазого панка. «Панки Хой».

После Заславского Вера Ивановна вызвала Баранову, которая быстренько все рассказала и написала, получила заслуженную пятерку и вернулась на место, всем своим видом демонстрируя превосходство. Она училась на «отлично» до девятого класса. В девятом англичанка поставила ей четверку в году, и она возненавидела Илью, у которого по всем предметам были пятерки, и даже попыталась организовать травлю — считала его заучманом и подлизой, хотя это вообще не про него. В будущем он видел себя офицером, много читал про белогвардейцев, и для него слово «честь» не было пустым звуком.

Спрятавшись за спиной Сашки Гайчук, то есть Гаечки, я нарисовал в учебнике ручкой ядерный взрыв, а ниже написал: «25. 07. 2025. No future».

Потом была перемена, и дети затроллили Желткову. Она попыталась сбежать с урока, но Заславский держал дверь, а Кабанов с нашим извечным хохмачом Дэном Памфиловым за руки тащили ее за парту в среднем ряду, где Любка всегда сидела одна.

— Здесь мы наблюдаем трагедию маленького серого человека, — декламировал Петька Райко, покачивая тощей ногой в настоящей фирменной кроссовке. — После того, как отправила мне письмо с признанием в любви, надеюсь, наша Желткова с жизнью не расстанется.

Любка вырывалась, но силы были неравны. Я поглядывал на учительницу, но она делала вид, что не замечает безобразия — молодая и пугливая, боялась настроить против себя лидеров класса. В предыдущей реальности этого эпизода не было. Или я его просто не помнил, потому что над Желтковой издевались постоянно, и это казалось мне нормальным.

В этой я ничего терпеть не намерен. В том числе — отвратительные зрелища, а по отвратительности оно было, как если бы живодеры издевались над котенком. Потому я поднялся, громко и многоэтажно выматерился. Это было так неожиданно, что парни отпустили Желткову. Все, в том числе учительница, посмотрели на меня. Любка, рыдая, выбежала за дверь.

— Вера Ивановна, а Мартынов матерится! — пожаловалась Баранова.

Вера Ивановна подвисла, не зная, что делать: вроде как меня надо наказать, но я пресек травлю Желтковой, и это как бы умножает мою провинность на ноль. К тому же учительница симпатизировала нам с Илюхой.

— На фига вы это делаете? — спросил я у одноклассников.

— Точно влюбился, — заключила Семеняк.

— Вам нравится, как она плачет? — обратился я к парням. — Мне — нет. Не переношу женские слезы. Объясните мне, зачем вы мучаете