Стокгольмский синдром - Divergent
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Потом Олесе объявлялся бойкот. Никто из членов их дружной семьи много дней, — а то и недель, — не разговаривал с ней. И Олеся попадала в полную изоляцию. Из дома уйти ей было некуда, потому что ни друзей, ни подруг у нее не было, а просто бродить по улицам она не умела… А дома были родственники… Напрочь игнорирующие ее отец и брат, — слава Богу, они, по большей части, попросту не обращали на нее внимания. И любимая мама, без устали вопящая на нее по поводу и без повода… Чаще всего пару недель Олеся гордо держалась. Рыдала по ночам, подумывала о самоубийстве, мечтала уйти из дома и зажить какой-то совсем другой жизнью, в которой не будет визжащей, кроющей ее матом доброй мамочки… Но держалась. Ведь она же, в конце концов, ни в чем не была виновата на самом деле, — разве не так?..
А потом наступал момент, когда она попросту ломалась, потому что продолжать в том же духе было дальше просто нереально. И она приползала на коленях, каялась во всех мыслимых и немыслимых грехах, — да она уже готова была признаться в чем угодно, лишь бы ее помиловали!.. — и вымаливала прощение…
И ее мамочка, — человек, от природы очень добрый, душевный и чуткий, — разумеется, прощала ее. Она просто вынуждена была ее простить. Ведь это все-таки была ее дочь, — каким бы отвратительным существом она ни уродилась…
Мама прекрасно понимала, что в семье не без урода, и никогда не упускала случая напомнить об этом своей дочери, чтобы загнать ее и без того низкую самооценку еще глубже под плинтус…
И, чтобы избежать подобной ситуации, Олеся, подчиняясь, очевидно, просто какому-то безошибочному инстинкту выживания, старалась просто, по возможности, ее изначально не создавать. Как бы плохо ни было порой у нее на душе; как бы ни было ей тяжело; какие бы проблемы ее не мучили, — она всегда лучезарно улыбалась. И маму эта ситуация почти устраивала. Почти, — потому что она все равно находила поводы к чему-нибудь придраться и устроить очередной скандал. Но, по крайней мере, маминых истерик на эту тему Олесе почти всегда удавалось избежать. Мама видела, что ее дочь, безусловно, безумно счастлива, и не переживала хотя бы по этой причине…
Почему-то для Олесиной мамы именно это было очень важно, — внешнее благополучие и показное счастье. Очевидно, это было самым явным показателем того, что она удалась и как жена, и как мать, — ведь члены ее семьи дружно умирают от радости… Никто из окружающих не знал о том, что творилось у них дома, за закрытыми дверями. Потому что внешне все было очень красиво: совершенно благополучная семья, заботливая любящая мамочка, работящий папочка и счастливые детки… Красивый яркий фасад, заглянуть за который ни у кого не было ни малейшего повода… То, что и муж, и дети, и даже другие родственники на самом деле безумно боялись маму и поэтому изо всех сил подыгрывали ей, — это Олеся поняла уже только тогда, когда стала достаточно взрослой. А тогда она просто считала, что очень любит свою маму и поэтому ничем не хочет ее огорчать…
Да, огорчить ее осознанно мог бы только самоубийца…
Прошло больше десяти лет с тех пор, как Олеся перестала общаться со своей мамой. За эти годы она стала совершенно другим человеком, сумела полностью изменить свою жизнь и сделать ее почти такой, о какой она всегда раньше втайне мечтала. И теперь она искренне не может понять, как вообще могла целых три десятка лет протянуть в подобных условиях, — не сойти с ума и не наложить на себя руки.
Но, даже не смотря на то, что Олеся кардинально изменилась, что она теперь совершенно по-другому смотрит на жизнь и на свое место в ней, на ее губах по-прежнему сияет эта неизменная лучезарная улыбка…
Олеся даже и не сразу это осознала. А потом ей самой стало смешно от этой просто, очевидно, вбитой в подкорку привычки. Она много раз пыталась как-то работать над собой, тренироваться перед зеркалом, делать серьезное невозмутимое лицо… Но — ничего не получается.
Очевидно, это сильнее любых доводов рассудка.
Перед вами человек, который смеется…
МОЙ НЕНАГЛЯДНЫЙ С ЦЕНТРА, А Я С ОКРАИНЫ…
Олеськин суженый был интеллигентом в целом аж втором поколении, — даром, что его незабвенная мамочка родилась и выросла где-то в ауле Средней Азии. Но после школы у нее хватило ума на то, чтобы уехать в Ленинград, где она поступила в университет, а уже потом по распределению попала в их город. И с тех пор про свое босоногое голодное детство в ауле она больше никогда уже и не вспоминала, и своего единственного и любимого сына воспитала в исключительном понятии своей необычайной образованности и интеллигентности, вследствие чего он смело мог возвышаться над остальными, простыми смертными.
Вот и получился у нее, в конечном итоге, чистый и порядочный тридцатилетний мальчуган с расчудесным высшим педагогическим образованием и твердым, впитанным с молоком матери, осознанием своего превосходства над “быдлом”, коим и являлось все без исключения остальное население их, кстати, почти миллионного, на тот момент, города.
А что касается самой Олеськи, то она была девчонкой из простой рабочей семьи. Ее отец всю жизнь был водителем, а мама работала в профсоюзе на местном градообразующем предприятии. И образования-то высшего она, разумеется, вовсе не имела, поскольку только-только закончила техникум. Всего-навсего техникум, — вы вообще слышали о таком?..
В интеллигентных глазах будущего супруга и его благочестивых родственников это был явный мезальянс. Правда, ложку в ухо Олеся, вроде, не несла, — да и вообще, по словам ее милого, была “умненькой”. Он так и говорил всегда своей родне, что она — “умненькая”…
Боже, какое это, на самом деле, мерзкое слово!.. Олесю даже спустя десятилетия продолжало коробить при одной только мысли о нем!..
Но речь сейчас пойдет даже и не об этом. А о том, что Олесин чудесный интеллигентный суперобразованный муженек в свои тридцать лет почему-то не имел никакого понятия о личной гигиене.
В Олесиной неприличной “быдловской” семье испокон веков принято было каждый день принимать душ, менять нижнее белье и другую одежду, пользоваться дезодорантами, туалетной водой и прочими диковинными дьявольскими приспособлениями, истинного предназначения которых Олесин возлюбленный упорно не понимал, а
