Русская жена английского джентльмена - Лидия Николаевна Григорьева

упавшая из-под купола).

Твой голос гремел, как жесть,

у жеста – жестка растяжка:

ты с роли состригла шерсть —

замариновала барашка!

Искренна, безобманна,

в этом нелепом гриме…

Ты раньшне была – безымянна,

теперь обрела – имя.

Омский комментарий

(февраль-март 2001 года)

Солома, кажется, едома,

когда ты дома всем под стать…

Наследство «Оперного дома» [7]

умножить, а не промотать

пытаются в театре омском,

на частных выросшем паях.

Играют с блеском или лоском

на новых, впрочем, скоростях.

Тут невротические вскрики,

привычка – враз и налегке,

когда успех на самом пИке,

срываться в жуткое пикЕ.

Во власти авитаминоза,

который в марте бьет под дых,

в тисках морозного наркоза

в снегах домашних, пуховых,

какая может быть премьера

со спячкой зимней пополам?

Какой кураж, кульбит, карьера

и театральный тарарам?

Но, тем не менее, судача

у театрального фойе,

народ (и пар) валит. Удача

непротокольная вдвойне.

Укрыта белою порошей

подмостков скользкая стезя.

Трезвон звонка. Мороз по коже.

И снежный занавес – взвился.

Записка 4-ая

(На програмке спектакля «Яблоко – tree – раздора»)

В себе таблетку растворя,

изгваздав душу, как подстилку,

небесного просил ли Пастыря

перевернуть твою пластинку?

Или тобой забыто начисто,

кому обязано немалым

твое высочество и ячество?

Судьба не платит черным налом.

Задача, что ни говори,

интимная – не под копирку:

читать ли в храме тропари

или отправить деньги в стирку.

А то, что неибежна кара,

в сознаньи промаячит утло,

когда опять приснится Карла

Дель Понте[8](голая) под утро…

Какой внутри меня изъян?!..

С приветом! Павел Эдоян…

Записка 5-я

(Берег Ламанша. Кент. Запись Джона на конверте Варвариного письма из Омска)

Горло булыжника, голыша,

сжать в руке – до предела…

Господи, где находится моя душа,

когда я вхожу в ее тело?

Скользкое после отлива гольё

дико и неказисто.

Что я тут делаю без нее?

Экзамен сдаю на приста?

Где же теперь нахожусь я сам,

если она – в Сибири?

Или священнический мой сан —

или…

Письмо Варвары Рите Ким

Cлава Те, Господи, не зачах,

не выродился народец

в этих краях, где спивался Колчак —

мореплаватель, первопроходец…

Знаешь: не вечно пурге пуржить,

а все же – то жмет, то колется…

Как бы наладиться – просто жить

и перестать беспокоиться?

Словно бы лезвием ледяным

да – по яремной вене…

С Вениамином (твоим) Лузгиным

на древнеримской арене —

ежевечерний смертельный бой

творческих самовластий.

Рита, ты стала его рабой

неразличимой масти!

Неуправляем, силён, остёр,

не мракобес, не ирод.

Но из-под него ни один актер

не выпростается – на вырост!

Да что кукарекать, когда я сама,

едва под него не прогнулась…

Видимо, омская эта зима

слишком подзатянулась.

Занавес снежный с небес навис.

В тело ввинтилась вьюга…

Главное – сделан спектакль «на бис».

И это его заслуга.

Эту записку пишу впопыхах,

ночью передотъездной,

в пышных и душных больших снегах,

с нежностью неуместной…

От автора:

Гостиничный бедлам: клочки счетов, записок…

Путь, мягко говоря, опять весьма не близок.

Темна под снегом талая вода…

Варвара едет.

Точно.

Но куда?…

Эпилог

Письмо Варвары

(из Англии в Россию)

Лететь, любить светло и слепо

под звон досады и разлада…

Я вновь свалилась в Лондон с неба

и выпала из снегопада.

А здесь зима неотличима

от лета: тлеет изумрудно…

Размах романного зачина —

в душе темно и многолюдно:

перекликаются в спектакле,

парят над сценой невесомо…

Я это сделала, не так ли?

Се платье – моего фасона!

Я страсть к пространству воплотила,

ни в чем не ведая препону!

Меня Россия поглотила —

как тот библейский кит Иону.

Ворон ловила, рот разиня…

Не в наказанье, а в награду

увязла в пироге с вязигой,

в угоду сну и снегопаду.

Так круто кашу заварила:

как в юности спустила норов

с цепи. Как будто декориро —

вал судьбу неопытный сценограф.

Зачем? Уму непостижимо…

Чужая страсть вошла как в масло

столовый нож. Легка нажива.

Но тяжелы бывают прясла:

соблазна шелковые нити

туги. Стенанья – бесполезны…

Спасибо, Ангел мой, Хранитель,

за шиворот схватил у бездны.

Ты прав, я не имею права,

перешагнув через пучину,

морализировать лукаво

и строить постную личину.

Хоть ловчие порвались сети,

в мешке стило – не утаити…

Сегодня утром, на рассвете,

мой Джон уехал на Таити.

Отплыл, с начальственным прелатом,