Рыжий: спасти СССР - Валерий Александрович Гуров

как бы ни клеймили Сталина… Но страна тогда потрясающе быстро вышла из послевоенного кризиса. А потом… Хрущев кидался великими лозунгами, обещал верившим ему людям коммунизм через двадцать лет, исчезновение преступности, изобилие, о котором только можно мечтать. Но на проверку Хрущ получил даже голодные бунты, как в Новочеркасске, или протесты несогласных в Тбилиси. И нет Хруща, нет его обещаний, так приходят другие — и так обещают… но эти хотя бы что-то попытались что-то дельное сделать. Попытались…

А сталинские артели? Почему было их не вернуть? До сорока процентов внутреннего валового продукта давали частники. И не были эксплуататоры, а трудяги! Только и отличались тем, что трудились не на госпредприятиях. Залатывали бреши государственной машины. И не уходили деньги в тень. А сейчас… Сколько подпольных миллионеров в СССР? Ну да ладно, будем не сетовать, а ситуацию исправлять. Нужно только подняться с низов, дабы иметь возможность принимать какие-то решения.

Когда-то, в другой жизни, я сильно сопротивлялся, не желал становиться начальником, брать в подчинение людей. Всё равно пришлось, и я понял одну истину: получится организовать трёх человек, получится и тридцать. Но если не совладаешь с тремя подчинёнными — всё, не твое. Вот бы тестировать будущих начальников на тройке капризных сотрудников, а по итогам теста принимать решение о назначении! Хорошо бы! Директора этого ПТУ я бы точно протестировал на профпригодность.

Понятное дело, порядок — или, скорее, непорядок — выражался не только в мусоре. Прямо на газоне, за неподстриженными кустарниками, стояли курили какие-то парни — надеялись, что за этой зеленой порослью их не видно. Сделать замечание? Нет, пока, нет. Нужно понять систему, познакомиться с администрацией, для чего я тут и нахожусь, а уже после действовать.

— Эй, рыжий! Чё трешься здесь? Рыжий! Закурить дай! — выкрикнул один патлатый акселерат.

Он выделялся среди них пятерых высоким ростом. Переросток стоял в центре своей компании, окруженный остальными парнями, которые до того, как патлатый обратился ко мне, слушали своего лидера с благоговением.

— А ещё уважения я бы тебе отсыпал. Не учили, как к людям обращаться? — жестко отреагировал я.

Он ведь был явно учащимся, и во мне стал просыпаться Макаренко. А что великий педагог говорил про физические наказания за грубость? Стоит ли прощать фамильярность и даже прямое оскорбление в свой адрес? Нет, не стоит. Хотя сперва стоило бы поговорить. Я понимал, что иду в зверинец, где сила играет первостепенную роль. Если проглатывать оскорбления, то они повторятся, я стану не преподавателем, а просто «Рыжим». И главное, где-то я даже понимаю парней. Ненавижу рыжих!

— Дядя, не тебе учить меня вежливости, — осклабился великорослый детина.

Акселерат посмотрел на свою «банду» — от него ждали решительного отпора. Авторитет лидера был под угрозой.

У меня было своё представление о педагогике и о том, как нужно себя вести в таком коллективе подростков. Пусть на меня окрысятся все те педагоги, которые ратуют лишь за любовь и силу убеждения. Но часто эти цивилизованные подходы в глазах трудновоспитуемых видятся лишь слабостью. Это в студенческой среде можно еще убеждать, хотя и там всё, по большому счёту, держится на санкциях и угрозах. А этих не испугать даже и исключением из комсомола. Да я и не вижу значка комсомольца на поношенной ветровке неформального лидера.

— А теперь рассудим… — усмехаясь, начал я говорить. — Я никоим образом тебе не навредивший, иду себе с миром. Ты начинаешь же меня называть «Рыжим», что звучит не как определение цвета моих волос, а оскорбление. Скажи, разве я называл тебя прыщавым переростком? Или дубом с отупевшим, как у дерева, внутренним наполнением? Может, быть, я позволил себе назвать тебя дебилом, кретином? Нет, я этого не сделал. Так что и ты имей уважение.

Переросток стоял, как оплёванный. Он не сразу понял, что только что я его обложил оскорблениями так, что и с мылом не вымыться. Но не со мной ему бодаться в красноречии.

— Бондарь, а он тебя тупым назвал, и это… по-всякому, — установившуюся тишину нарушил маленький шкет с почти лысой головой.

И почему в компании всегда такие вот появляются, которым нужно обязательно напомнить, что их кумир только что получил словесную оплеуху? Подстрекатель! Таким бы я отвесил на пару подзатыльников больше, чем остальным.

— Слышь… Это… А в морду тебе не дать? — растерялся явный хулиган по кличке Бондарь, решив использовать единственно понятный ему язык угроз.

— Во-первых, многоуважаемый товарищ Бондарь, отдача замучает. Как-никак, я обладатель черного пояса по карате, постоять за себя могу. Во-вторых, ты же не урод конченный, чтобы начинать драку без причины. Или пацанские правила для тебя не писаны? — продолжал я давить на акселерата.

Что до карате, то я специально пугал именно этим видом… Пока еще не спорта, а таинственным боевым искусством, ведь сейчас многие верят, что каратист «одним махом семерых побивахом». Карате пока запрещено, только в следующем году должны разрешить секции. Но я мог бы и ответить за свои слова, если нужно.

С первого дня своего пребывания в новом телея стал заниматься над собой. В прошлом-то я был спортсменом, мастером спорта по самбо, но не без оснований считал себя еще и каратистом. Так что понимание, как нужно развивать свое тело, знания, чем отличается маваши-гери от еко-гери или уракена, имелись. Утренние пробежки, занятия на спортивной площадке, груша в квартире… Пока так и тренируюсь. Но я уже явно не мальчик для битья.

Что же касается «пацанского кодекса», к которому я апеллирую, то и его нужно было знать. Нельзя даже подходить к подростковому сообществу, если не знать, чем оно живет. Кулаки сразу чесать нельзя, зато можно прижать их авторитетом. Да и уничтожать Бондаря я не собирался. Одно же дело проучить рыжего, да я и сам бы мог не сдержаться и надавать тумаков парню со ржавым цветом волос, но другое — сцепиться с каратистом, да и при условии нарушения негласного кодекса. Ведь для драки нужен повод, которого я не дал.

— Расход? — улыбнулся я.

— Расход, — хмуро, но ровно подтвердил парень.

— Так а с папироской-то как? — маленький провокатор не унимался.

— Заглохни, Молекула! — вызверился Бондарь на своего приспешника.

— Что тут происходит? — услышал я грубоватый, требовательный женский голос.

Резко распахнув входную дверь, на крыльцо центрального входа вышла… Нет, выплыл ледокол.

— А мы ничего, Мариам Ашотовна. Разговариваем, — спрятав дымящийся окурок за