После империи. Pax Americana – начало конца - Эмманюэль Тодд

К его почти исчерпывающему анализу заката исламизма добавим провал религиозно-воинственных сил в Центральной Азии. Да, была гражданская война в Таджикистане между кланами, часть которых провозглашала себя сторонниками очищенного ислама. И Узбекистан живет в страхе перед возможным нашествием фундаменталистов. Реальность, однако, состоит в том, что в бывших советских республиках Центральной Азии религиозный фактор играет лишь второстепенную роль. Многие аналитики ожидали, что крушение коммунизма вызовет взрыв религиозных чувств среди мусульман. Но Россия оставила свои бывшие владения поголовно грамотными и способными быстро, в период между 1975 и 1995 годами, совершить демографический переход (С 1975 по 2000 год число детей на одну женщину сократилось с 5,7 до 2,7 в Узбекистане, с 5,7 до 2,2 — в Туркменистане, с 6,3 до 2,4 — в Таджикистане). Их политические режимы несут еще на себе черты, унаследованные от советизма, они далеки, и это самое малое, что можно сказать, от того, чтобы быть демократическими, тем не менее их ни в какой мере не беспокоит религиозная проблематика.

Вместе с тем некоторые мусульманские страны лишь сегодня вступают на путь ликвидации неграмотности и ментальной модернизации. Главными в этой категории странами являются Саудовская Аравия с населением 35 млн. человек (2001 год) и Пакистан со 145 млн. жителей. Они сыграли роль первого плана в процессе, который привел к атаке на Всемирный торговый центр и Пентагон. Пакистан, его армия и секретные службы создали режим талибов, превращенный в тыловую базу «Аль Каиды». Саудовская Аравия поставила большинство террористов-самоубийц, участвовавших в операции против Соединенных Штатов. Существует очевидная связь между растущей враждебностью населения этих двух стран по отношению к Америке и намечающимся у них стартом культурного развития. В Иране начало подобному мощному подъему антиамериканизма было положено ликвидацией неграмотности во второй половине 70-х годов. Американские руководители, учитывая опыт Ирана, превратившегося из союзника в беспощадного врага, имеют все основания быть обеспокоенными слабостью своих позиций по ту и другую сторону Персидского залива. В любом случае через два года Саудовская Аравия и Пакистан станут опасными зонами, где нестабильность может в значительной мере возрасти. Любые попытки укрепиться в этих двух регионах рискованны, как это, в частности, констатировала, к своему сожалению, Франция в мае 2002 года, когда в Карачи было совершено покушение на группу технических специалистов Генерального представительства по вооружениям. Но нельзя ни в коем случае из факта враждебной настроенности населения этих двух стран, напрямую интегрированных в сферу американского влияния, делать вывод о существовании всемирного терроризма. Добрая часть мусульманского мира уже вступила на путь умиротворения. Слишком легко на основании современной статистики о кризисах заниматься демонизацией ислама. В общем плане он переживает сегодня кризис модернизации и, естественно, не может быть оазисом мира. Ныне развитые и умиротворенные страны не имеют никаких прав гордиться своим нынешним положением. Мысленный взгляд назад, на собственную историю должен призвать их к большей скромности и благоразумию. Английская и французская революции были явлениями жестокими, сопровождались актами насилия так же, как и русский или китайский коммунизм, как милитаристская, империалистическая экспансия Японии. Что касается ценностей, проявившихся в ходе американской Войны за независимость и Гражданской войны, то они нам совершенно понятны по причинам исторической и культурной близости. Но Соединенным Штатам тоже не удалось избежать переходного кризиса (Вполне классически Гражданская война разразилась в фазе снижения рождаемости среди англосаксонских первопроходцев. Только в одной этой войне погибло больше [620 тыс. включая 360 тыс. северян], чем во всех других войнах (включая Вьетнам), в которых участвовали США после 1776 года)).

Некоторые идеологические дискуссии, связанные с нынешним американским кризисом, нам порой трудно понять — например, широкие споры по вопросу о цвете кожи. Эта американская идиосинкразия не больше и не меньше непонятна для француза, чем столь характерные для исламских революций истерические дебаты о статусе женщины.

Крушение коммунизма и распад Югославии, хотя и не вышли за рамки общего закона взаимозависимости прогресса и ментальной дезориентации, имеют некоторые особенности, связанные с разными уровнями демографического или образовательного развития различных народов, которые вместе составляли бывшую федерацию (Об эволюции рождаемости в этом регионе см.: Sardon J-P. Transition et fecondite dans les Balkans socialistes; Kotzmanis B., Parant A. L’Europe des Balkans, differente et diverse? // Colloque de Bari. — 2001. — Juin).

Демографический переход у сербов, хорватов и словенцев не был столь ранним, как в Западной Европе, но он в основном был завершен уже в 1955 году. Индекс фертильности составлял в это время в Хорватии 2,5, в Словении — 2,8, в целом в Сербии — 2,8. В случае с этими республиками процесс ликвидации неграмотности начался параллельно с падением индекса фертильности и подъемом коммунистической идеологии. Южнее, в Боснии, Косово, Македонии, Албании, коммунизм наложился на общества, которые еще не достигли этапа образовательной и ментальной модернизации. В 1955 году индекс фертильности в Боснии составлял 4,3, в Македонии — 4,7, в Албании и Косово — 6,7. Промежуточность показателей в Боснии и Македонии отражает религиозную неоднородность населения: в Боснии — это католики, православные, мусульмане, в Косово и Македонии — православные и мусульмане. Не рассматривая здесь религиозную классификацию иначе, чем набор этикеток, позволяющих обозначить различные культурологические системы, мы должны констатировать, что в этом регионе мусульманское население явно отставало от христианских народов в движении к модернизации. Тем не менее оно подпадает под действие общих закономерностей переходного периода. Индекс фертильности снижается до 2,3 в Боснии к 1975 году, в Македонии — к 1984 году, в Косово — к 1998 году. Албания следует сразу за ними, так как к 1998 году индекс фертильности здесь снижается до 2,5 детей на одну женщину.

Опираясь на демографический анализ, мы можем выделить на территории бывшей Югославии два отстоящих друг от друга переходных кризиса. Первый длился с 1930 по 1955 год и через коммунистический кризис привел христианские народы, главным образом хорватов и сербов, к демографической и ментальной модернизации. Второй, продолжавшийся с 1965 по 2000 год, привел к той же модернизации народы, обращенные в исламскую веру. Но следует считать исторической случайностью то, что запоздалая ментальная революция среди мусульман совпала с крушением коммунизма, которое для сербов и хорватов явилось своего рода второй фазой, фазой их выхода из кризиса модернизации. Все эти народы перемешаны между собой, и можно согласиться, что разрыв с коммунизмом, даже технически непростой, превратился в результате переходного кризиса мусульманских народов в кровавый кошмар.

Тот факт, что первые столкновения возникли между сербами и хорватами, не означает, что «мусульманский» фактор не существовал на первых же стадиях кризиса. Мы должны сознавать, что временной разрыв в демографических переходах порождал на территории всей федерации постоянные изменения в удельном весе различных национальностей, что в результате вызывало повсеместное беспокойство в отношении территориального контроля. Взяв раньше под контроль рождаемость, сербы и хорваты констатировали замедление роста своей численности и в этот момент оказались в конфликте с мусульманскими народами, быстрый численный рост которых напоминал демографическое нашествие или демографическое наводнение. Этническое наваждение посткоммунистического этапа было усугублено этими различиями демографической динамики. Оно сыграло свою роль и в процессе отделения хорватов от сербов.

В данном случае речь идет об идеологической, ментальной области, что, в сущности говоря, не позволяет осуществить проверку в научном смысле. Однако этнические чистки сербов и хорватов не приняли бы, пожалуй, известного нам размаха, если бы не было мусульманского катализатора, то есть присутствия численно быстро растущих подгрупп населения, вовлеченных, в свою очередь, в кризис модернизации. Обретение независимости словенцами, проживающими на севере, вдали от мусульман, вызвало едва ли больше реакции, чем разделение Чехословакии на составляющие части — чешскую и словацкую.

В мои намерения не входит на основе этого анализа пытаться доказать бесполезность любого гуманитарного вмешательства. Когда речь идет о небольших странах, можно рассчитывать, что действия извне могут привести к снижению напряженности. Тем не менее стремление к историческому и социологическому пониманию должно сопровождать вмешательство военных держав, которые уже давно пережили муки модернизации. Югославский кризис породил много моральных рассуждений, но мало аналитической работы, это тем более досадно, что простой взгляд на карту мира позволяет выявить обширную, простирающуюся от Югославии до Центральной Азии, зону взаимовлияния — не между христианами и исламом, как полагает Хантингтон, а между коммунизмом и исламом. Случайное совпадение крушения коммунизма и исламского переходного периода, завершения и начала ментальной модернизации в 90-х годах было распространенным явлением и заслуживало бы общего социологического анализа. В конфликтах на Кавказе и более коротких столкновениях в Центральной Азии очень много схожего с югославскими событиями. Ясно, что наложение двух переходных кризисов одного на другой может привести лишь к усугублению ситуации, но ни в коем случае не может обусловить структурное конфликтное состояние между народами.