Ракурсы - Наталья Иртенина

– Я от Джокера.

Мужик широко распахнул передо мной дверь и посторонился, разрешая войти.

– А он здесь собственной персоной, – сказал он, подмигнув мне.

Я вошел в полутемную прихожую, заваленную обувью.

– Кеды свои стаскивай, инопланетянин, у нас так положено, – весело-извиняющимся тоном сказал мужик и вдруг гаркнул мне на ухо: – Мерзавчики, а, мерзавчики! А нас инопланетяне почтили почтением… э-э… то есть визитом. Негуманоидные!

Я стянул с ног ботинки, и веселый мужик потащил меня в комнату. Там, приняв расхристанную позу массовика-затейника, он предъявил меня достойному собранию.

– Ой, какой зелененький! – тотчас взвизгнул женский голос.

Я сказал им всем: «Здрассьте», – и посмотрел на себя. Ничего зеленого на мне не было и в помине. Возможно, девушка имела в виду мой возраст – я был ощутимо моложе всех присутствующих, – но, скорее всего, зеленым меня в ее глазах делало слово «инопланетянин», прицепленное ко мне мужиком-затейником. Все, кто находился в комнате, явственно кайфовали. На столе я заметил перфорированный лист с кислотой, уже изрядно обдерганный. Однако никакой крутизны и прибацев, обещанных Мишаней, я не усмотрел. Здесь все было как в обычном глюколовном флэте, где собираются, чтобы большой гопой отправиться в trip.

Всего тут было восемь человек. Семеро с интересом таращились на меня, а восьмой лежал на диване, мотал головой из стороны в сторону, тихо гудел и вообще никуда не смотрел. Я понял, что он сейчас пролетает над гнездом кукушки и его лучше бы вернуть обратно на аэродром, иначе плохо ему придется. Впрочем, я тут же решил, что это не мое дело. Может, здесь так принято и прибацы заключаются именно в этом.

Трое парней с сомнением покивали мне головами – видим тебя, инопланетянин, только чего ж ты такой страхолюдненький, негуманоидная твоя душа?

– Джокер, ты зачем-то понадобился инопланетянам, – продолжал балагурить лохматый мужик. – Зелененьким каракатицам хочется свести с тобой тесный ангажемент… Ву компроне, мсье Джок?

Обращался он к парню, который сидел на табуретке возле стола и головой не кивал, а просто молча щурил на меня глаз. Я раздумывал, стоит ли мне оскорбиться из-за зелененьких каракатиц, но вовремя вспомнил, что на кислотных флэтах гордость проявлять не полагается. Пришел – значит принимай все, чем тебя сочтут нужным обиходить, без лишних слов и ненужных поз. Традиции надо уважать.

Оскорбиться мне не дала и другая мысль. Точнее, ощущение некой заданности, предопределенности того, что Лохматый увидел меня негуманоидом и каракатицей. Я чувствовал, что иначе и быть не могло. Более того, я счел это еще одним доказательством, так сказать, истинности своей истинной сущности. С каждым таким доказательством я все больше убеждался в том, что человек – всего лишь видимость, причем легко отодвигаемая в сторону. Нам всем с детства почему-то внушали, что мы люди. А в действительности мы…

В этот миг раздался пронзительный взвизг. Все, кто был в комнате, подпрыгнули на своих местах – и даже тот, который лежал на диване, резко дернулся и упал на пол.

– Да снимите же их, снимите с меня этих… – вопила девица, назвавшая меня «зелененьким». Она забралась в кресло с ногами и встала на нем в полный рост, судорожно отряхиваясь, как будто по ней кто-то ползал.

– Гадость какая, они не стряхиваются! – уже не кричала, а испуганно-хнычущим голосом говорила она. – Твари мохнатые, противные…

Истеричным жестом она вдруг рванула на себе блузку, так что полетели в стороны пуговицы, а затем принялась стаскивать и все остальное. На помощь ей, радостно смеясь, бросились двое и тоже начали сдирать с нее одежду и разбрасывать по комнате. Последними в воздухе пролетели лифчик, повисший на грифе настенной гитары, и трусики, упавшие мне на голову. Я снял их и, не зная что с ними делать, зажал в руке. Оставшись совершенно голой, девушка немного успокоилась, свернулась калачиком в кресле и печально произнесла:

– Они залезли мне под кожу и роют там себе ходы и норы. Это так странно. Эти гусеницы такие красивые. Они только поначалу кажутся гадкими. Наверное, я смогу их полюбить… Черт! – она резко тряхнула гривастой головой. – Какая же я дура. Они ведь не могут быть настоящими… Или это мы ненастоящие?

Она обвела комнату тревожным взглядом, требовательно всматриваясь в каждого присутствующего, но никто ей не ответил – никто попросту не знал ответа на этот вопрос.

Пока все молчали, я подошел к столу, аккуратно положил на него трусики голой девушки и сел на табуретку рядом с Джокером.

– Вам привет от Мишани, – для начала немного приврал я, не зная, как перейти к делу.

Он мотнул головой, мол, понял, что дальше, а потом снова прищурил на меня глаз и сказал:

– Не знаю никакого Мишани. Кто такой?

– Как… ну, Мишаня же, из дансинга на Фадеевской, – это было все, чем я мог охарактеризовать Мишаню.

– Не знаю никакого дансинга на Фадеевской, – заявил Джокер.

– Да-а?… А-а, – сказал я. Наверное, у меня при этом был очень глупый вид, потому что Джокер неожиданно рассмеялся.

Хохотал он минут пять, никак не объясняя причину своего веселья. Я, пользуясь передышкой, поспешно соображал, куда же это меня заслал мой приятель Мишаня. Под дурью-то ведь всякое бывает – извилины в голове и торчком могут встать, и плашмя лечь, и в противотанковые ежи свернуться. И очень даже просто.

Джокер тем временем перестал корчиться от смеха, снова навел на меня резкость зрения и продолжил разговор:

– Ну?

И я решительно изложил суть:

– Я тоже хочу в шаманы. Возьмите меня к себе. Я способный, меня уже проверяли.

– В чего… в кого ты хочешь? – спросил Джокер, задумчиво почесав нос.

– В «Следопыты астрала», – сказал я. – Я о вас знаю. И про Лоцмана тоже.

Джокер взирал на меня со все возрастающим интересом и даже позу сменил – подбоченился, распрямил спину и развернулся в мою сторону, чтобы удобнее было глядеть.

– Так, – молвил он. – И что же ты знаешь про Лоцмана?

– Ну как… брахман… проводник… учитель… – я немного сник, осознав собственную промашку.

– Ага. Надо же! – восхищенно покрутил головой Джокер, а затем печально вздохнул: – Жаль, что я не знаю Лоцмана.

Я тоже вздохнул и тоже немного опечалился. Ситуация эта мне совсем не нравилась. Я знал, что Джокер не врет, хотя, конечно, мог бы, если предположить, что я ему не понравился или что они не хотят посвящать меня («зелененького») в свои «крутые» дела. Мог бы – не будь он под кайфом. На личном опыте я давно удостоверился в том, что глюколов, вышедший на тропу trip’а, делается абсолютно бескорыстным и искренним человеком, излучающим совершеннейшую чистосердечность и непредвзятость. У него просто-напросто исчезает необходимость врать и привирать, а также хитрить, сочинять, брехать, клеветать, темнить и заливать. (Однако это не относится к упорствованию в заблуждениях и стойкому сокрытию истины из соображений долга, любви к родине и ненависти к врагу; это я к тому, что так называемая «сыворотка правды» – великая ложь нашего времени и нечего людям головы дурить).