Siltntium! Пугачевские дети (сборник) - Александр Образцов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Ты знаешь, что Киреева покупают квартирой в области? Что Вадим Боков требует три тысячи в месяц? Долларов! Понимаешь?.. Ты понимаешь, что второй год мы не потянем на всем твоем патриотизме? Что у нас был только один шанс – сразу выскочить во вторую лигу! За один сезон! Да я бы этот фарм-клуб разбил бы! Как пасхальное яйцо!
– Даже как сырое яйцо.
– Ты думаешь, что твой древнерусский город способен содержать вторую лигу? Мы его выдоили за один год!.. Деньги, Юра, деньги… Всё. Я пошел.
18
«ВРЕМЯ МУЖЕСТВЕННЫХ! МЫ ПОБЕДИМ!
Настал час испытаний. После триумфальной победы нашего любимого клуба „Текстильщик“ в первенстве области, когда оказались повержены все команды областного центра, когда наш родной „Текстильщик“ сделал все, и даже больше – мы раздавлены случившимся. Напомним этапы года.
Первую игру весной мы проиграли прошлогоднему чемпиону на его поле. Кто не помнит этого поражения? 1:4! Казалось, нашим надеждам не суждено сбыться. Казалось, наш город никогда не поднимется с колен. И дальше, когда мы вымучили две ничьи на своем поле. И дальше, когда только на финише первого круга мы с трудом зацепились за третье место…
А потом наступил час Петра Киреева! Вся наша команда как будто сбросила чары злого колдуна! Я напомню только фейерверк побед, не называя соперников – по этим победам все их вспомнят без подсказки. Вот они, эти победы второго круга: 3:2 (2 гола Киреева – и далее в скобках), 5:2 (3 гола), 1:0, 2:1 (1 гол), 4:2, 3:0 (2 гола), 9:0 (7 голов!!), 7:1 (5 голов!), 5:0 (3 гола), 11:0 (8 голов!), 1:0, и, наконец, последняя игра сезона, по снегу и грязи в областном центре с третьим призером „Машиностроителем“ – 8:2 (7 голов Петра Киреева!!)! Итого Петр Киреев забил в первенстве области 46 мячей. Это ли не заявка „Текстильщика“ на переходные игры с командой второй лиги, влачащей жалкое существование, так называемым „фарм-клубом“ нашей областной „Звезды“, влачащей не менее жалкое существование в первой лиге?!
Оказывается – нет. Не было еще случая, чтобы чемпиону области отказывали в переходных играх! И это случилось! Когда мы невиданно сильны! Когда даже „Звезда“ отказалась играть с нами товарищеский матч!
Но будем мужественны и сильны в час испытаний. Не всё продается и покупается, не всё решается в тиши кабинетов вдали от народа. Иногда народу надо сплотиться и помолчать недобрым молчанием, чтобы чиновники трепетали в своих кабинетных замках. Чтобы молчание народа говорило больше любых манифестаций и акций протеста.
Что ж, и в следующем году мы камень на камне не оставим от амбиций областного центра. Мы используем этот год для укрепления связей команды с населением нашего древнерусского города, для планомерной и целеустремленной учебы. Для фундаментального обоснования наших дальнейших шагов во вторую лигу российского футбола.
Время бить в набат! Весь следующий сезон мы посвятим тому, чтобы справедливость восторжествовала!
Наше дело правое, как говорили наши предки. Мы победим.
Ванда ПУШКАРЬ».
19
Киреева Голомазов видел в окно своего номера. Тот купил в киоске журнал, перелистал его. Потом засунул в карман куртки. Две девицы подлетели к нему, но так же и отлетели. Вид на излучину реки с дальним сосновым бором на том берегу сейчас, без снега, был рыжеват, свинцов. Киреев тоже засмотрелся на заречье. Решался. С третьего этажа его фигура была сплюснута. «Если Киреев уйдет, то я…» – не додумал Голомазов.
– К вам можно, Владислав Юрьевич?
– Входи, Петр. Садись. Я тебе в чай коньяка капну. Теперь тебе можно. Там всё можно. Когда уезжаешь?
– Да я не… В понедельник.
– Бумаги все подписал?
– Подписал.
– Крутанут они тебя. Надо было со мной посоветоваться. Очень тонкое это дело, Петр. Мы через три года будем в первой лиге и сменим там твою «Звезду». Так вот пойми, что ты нам тогда уже не нужен будешь. За три года ты там превратишься в чурку с ушами. Будешь стоять на линии штрафной и злится. Там другие законы, Петр. Там никто тебя уже не будет любить. Там тебя будут кушать. Ты договор кому давал читать? Матери?
– Матери.
– Что она? Плакала?
– Плакала.
– Он при тебе? Дай-ка я прочту.
Голомазов читал, читал… Затем начал медленно рвать бумагу на всё более мелкие клочки. Киреев сидел спокойно.
– Для тебя стараюсь.
– Я понимаю, Владислав Юрьевич.
– Веришь, что мы выйдем в премьер-лигу?
– Нет.
– А зачем остаешься?
– А я не остаюсь, Владислав Юрьевич. Это вы ксерокс порвали.
Голомазов помолчал.
– Я ведь действительно тебя не возьму, Петр.
– Я знаю. Мы бы с вами все равно разругались. Лучше раньше. Я же, Владислав Юрьевич, не очень футбол люблю, не то, что вы. Это для меня денежная работа, и всё. И я дальше первой лиги не собираюсь. Мне мое здоровье дороже.
– Ну, тогда давай. Двигай. Вон там выход. Руки не подам.
20
Голомазов уезжал тем же поездом, что и приехал год назад. Так же зеленели сосны на том берегу, так же…
Так же вокзал был мерзл и гулок. Так же…
А! Что там говорить…
Щебенка
– Что-о? – с удивлением и угрозой сказал Буцало, начальник района.
– Как? Да вы с ума сошли!
Он бросил трубку и побежал на причал.
Приемосдатчица практикантка Ухова стояла у горы гранитного щебня, напоминая то ли сюрреалистическую картину, то ли поговорку о горе, родившей мышь. Мышка была в джинсах, сзади торчал хвостик рыжих волос, а спереди – две задорные дульки.
Буцало остановился рядом с ней, посмотрел на гору и почесал затылок.
– Сколько здесь… – заговорил он сам с собой.
– Пятьдесят тысяч тонн, – с готовностью ответила Ухова.
– Ты откуда знаешь?
– Ну, приблизительно.
– Приблизительно… Всё взяли, до последней машины?
– Всё.
– Ну, ладно, – сказал Буцало, помолчав. – Пошли к тебе документы проверять.
Начали проверять документы.
Ухова поставила чай и, посмотрев на толстую шею Буцало, вздохнула. Что-то она последнее время начала замечать за собой нехорошие мысли при виде мужчин. Видимо, здесь грузчики были виноваты с их вольными разговорами.
– Ну и дьявольщина, – сказал Буцало, закуривая. – Нич-чего не пойму.
– Я, Иван Соломоныч, всё, как вы сказали, делала, – привычно испугалась Ухова.
– Да при чем тут ты… По бумажкам всё окей… Куда мне его девать?
– вдруг взорвался Буцало. – Днепрогэс строить, что ли, на даче?
– Списать… – нерешительно посоветовала Ухова.
– Ты на каком курсе учишься?
– На третьем. Чаю хотите?
– Вот. Окончить институт не успела, а уже в курсе. Налей.
Буцало пил чай и мрачно листал накладные.
– Так ведь лишнее – это хорошо. Если б не хватало… – сказала Ухова, пытаясь представить себя руководителем производства.
– Лишнее? Хорошо, да? А ты планирование изучала?
– Изучала.
– Так вот лишнего быть не должно. Если есть лишнее, то плохо поставлен учет. А за это мылят шею… Куда же мне ее девать, щебёнку чертову?..
– Но как же так, – спросила Ухова, мучаясь вместе с Буцало, – откуда лишнее?
– Откуда!.. А вот оттуда лишнее, что идет недогруз – везде! Пишут тыщу тонн – грузят восемьсот, везут восемьсот – выгружают шестьсот, на машины грузят четыреста. А по бумагам – тыща… И вот какой-то сукин сын начинает выдрючиваться! Пишет тыщу и грузит тыщу, тыщу выгружает, а я должен вертеться, как… как блоха! Если один такой попадает в производство, то производство летит в трубу! Поняла?
– Нет.
– Ты по философии рубишь хоть немного?
– Рублю.
– Так вот… Ты знаешь, что человеческое существование абсурдно по самому большому счету?
Ухова представила с одной стороны свои тайные мысли, а с другой – дела, которыми она вынуждена была заниматься в действительности – хотя бы эту гору щебёнки, и твердо ответила:
– Знаю.
Буцало удивленно покосился на нее и уже серьезно продолжал:
– А если существование абсурдно, то здравый смысл – это не что иное, как камуфляж, поняла? Это чтобы такие, как ты, не тронулись рассудком. Вот ты смотришь на эту щебёнку, и тебе кажется, что ты одна во всем мире – умная, а остальные – идиоты. Так?
– Так, – ответила Ухова, решившись быть абсолютно откровенной.
– Вот. И тебе начинает казаться, что ты – самое важное лицо в мире… Хотя все твои мысли у тебя в глазах нарисованы.
– Да что вы говорите? – высокомерно сказала Ухова. – И о чем я думаю сейчас, по-вашему?
Иван Соломоныч совсем уже пристально посмотрел ей в глаза и ответил:
– А ты думаешь – что это у него шея такая толстая? Какой он, думаешь, уже старый, но еще крепкий… Так? Дальше не надо?
Ухова так покраснела, что мочки ушей, казалось, вот-вот брызнут рубином.
Иван Соломоныч с едва заметной усмешкой некоторое время смотрел на полыхающую Ухову, находя в этом грустное удовольствие, и закончил так:
– Как тебя зовут-то?
– Марина…
– У тебя деньги есть свободные?
– Деньги?.. Есть… немного.
