Бортовой журнал 3 - Александр Покровский

– Титичка! – кричит Сашка в полном восторге. Он очень любит электрички.

– Птичка? – откликается бабушка.

– Титичка! – говорит ей Сашка и от нетерпения просто прыгает на месте.

– Тетечка? – не унимается бабушка.

– Титичка! – строго говорит Сашка и смотрит на нее подозрительно.

– Лисичка? – снова вступает в разговор бабушка.

– Не буду с тобой разговаривать! – надувает губы Сашка.

«Росси-Растрелли, Росси-Растрелли!» – это я иду по улице Росси в Петербурге и про себя повторяю: «Росси-Растрелли!»

А все потому, что таблички на зданиях, построенных этими архитекторами, встречаются мне на каждом шагу.

Здорово.

И здания стоят на месте и поражают.

А еще были Трезини и Монферран, Витали, Шлютер, Кваренги, Клодт.

А были еще Чевакинский, Стасов, Захаров, Старов, Баженов, Бренна, Пименов, Ворони-хин, наконец, и многие, многие.

Многие были.

И остались от них здания, что пройдут сквозь века, и таблички с именами.

И по каждой табличке можно установить, когда это все происходило и при каком императоре.

А правильно сказал Монферран как-то царю:

– У нас в России построят лучше!

– У вас в России? – переспросил его царь.

– У нас! – подтвердил Монферран.

Их приглашали в Россию строить, и они становились русскими, для них все здесь становилось родным и понятным, так что все правильно: «у нас, в России».

Вот ведь какое дело! Людей приглашали строить за деньги, и они строили за деньги, а потом оказывалось, что все это душа, и стиль, и эпоха. Не спутать же ни с чем Исаакий и Казанский собор, Смольный и дворец Белосельс-ких-Белозерских.

М-да, господа! Порода, знаете ли. Какая это все-таки была порода!

Однако была.

О чем и таблички имеются.

И царей не боялись. И никакого тебе холопства, лизоблюдства.

Люди слова, люди дела. Люди, одним словом.

Они останутся в памяти потомков. Ради нее, подозреваю, и затевалось вся эта чехарда.

Деньги, деньги, деньги – все тлен, а вот то, что они создали, – это нетленно.

И цари были в курсе. Понимали происходящее.

А дворцы-то какие получались! Ну точь-в-точь их хозяева – чопорные или гордые, сдержанные, величавые, безумные.

Вот этот хозяин был немцем – строгим, точным, пунктуальным: по утрам только кофе и булочки. А к столу– в костюме, и ботинки на толстой подошве с пряжками.

А вот вам восток– вычурность, изнеженность, лень и сказочные богатства.

Сыновья эмира бухарского учились в Петербурге и служили в царской армии, а когда они приезжали к себе на побывку, то ужасались, и им все хотелось сделать так, как у них дома, в Петербурге.

Вот ведь где политика была. Имперская, не скрою, но политика.

Так что дома – это хозяева, и хозяева – это дома.

Какое глубокое понимание и проникновение в суть человеческой натуры – великой и слабой одновременно. И сколько же во всем этом силы, жажды жизни.

Они очень хотели жить, господа.

Но вот я попадаю в такое место, что между настоящими домами стоит нечто из стекла.

Оно блестит на солнце.

Оно блестит так, что напоминает железную фиксу, вставленную в ряд здоровых зубов.

Это тоже дом, вот только построен он недавно.

И где же табличка? Где же имя того, что все это воздвиг?

Нетути! Нет имени! И когда оно тут появилось – тоже неизвестно.

Вообще ничего нет.

То есть невозможно установить, когда это все произошло.

Вот была бы табличка, и сразу стало бы ясно, что возведено это все при начальнике номер таком-то. А так – некому и пенять. Само выросло. Вот ведь незадача!

То есть те, что Росси и Растрелли, все делали из-за денег, а получилось, что ради души.

А здесь все возвели из-за лучших позывов души, а выходит, что только ради обычных денег.

Сорокалетние командиры лодок выглядели глубокими стариками. А может, это нам так казалось. Мы-то были молодыми. Конечно, все уверены в том, что это путешествие на север когда-то благополучно кончится. Все уверены, что они вернутся живы-здоровы, и потому строят планы о том, как они будут жить на пенсии.

А потом наступает пенсия, и они умирают.

Мы с Колей говорим о севере.

– Там живут маньяки? Люди с маниакальным поведением? – спросил меня Коля.

– Ну почему же они маньяки? Не маньяки они. Это такие, я бы сказал, явные люди. Это люди в чистом виде. Если он герой – то он в чистом виде герой, если он трус, то это в чистом виде трус.

– И что, промежутка нет? Это не место нормы?

– Ну, если они спустятся со своей шестьдесят девятой параллели сюда, на юг, хотя бы на шестидесятую параллель, то у них будет промежуток, а там – промежутка нет. Там если сказал, то сделал, если побежал, то это не меньше чем на десять километров.

– То есть это такая романтическая картина.

– Там не романтическая картина. Там можно уйти с дороги и замерзнуть. И ты находился от дороги, например, когда замерзал, на два метра. Недалеко ушел. Это из-за метели. Она налетела так, что снег перед лицом стоял – ничего не видно.

– То есть жить на севере – это все время претерпевать угрозу?

– Да, угрозу. Исчезновения. В любом виде.

– И у человека в таком климате обостряется инстинкт жизни?

– У него обостряется все. Он быстрее думает, у него не болит голова, он вообще редко там болеет, и он все делает быстро. Но до сорока лет. Потом все. Потом начинает ломаться.

Коля говорит, что «Живой журнал» в Интернете – место всеобщей травестии. Там можно выступать не под своим именем, не под своей оболочкой и даже не под своим полом.

Я с ним согласен – черт-те что, черт-те что, черт-те что!

Не везет России с августом – то в море тонем, то с небес валимся.

Можно, конечно, исключить этот месяц из списков года. Взять и исключить.

Ввести, например, два сентября или два июля, но вот только будет ли толк?

Тут ведь будто говорит кто-то, словно бы намекает: не так вы все делаете, не то.

А что не так?

Ну, может, к людям все же повернуться каким-то особенным образом?

Не тем самым образом, что раз – и по всей стране рекомендовано не смеяться, да и в церквах быстро свечки похватали – а другим, необычным макаром.

Обычно же как? Обычно – никак!

Ну, можно попробовать что-то иное.

Может, попробовать полюбить людей. Они же люди, и, наверное, правильней будет их все-таки полюбить. Заботиться. Не бросать: мы поехали на каникулы, а любить. Круглогодично.

Не просто так: нате вам компенсацию, а чтоб искренне, чтоб от души, чтоб от сердца.

Чтоб вспоминали: «Он-то вон-то как нас-то любил!» – а потом и памятник бы воздвигли. Нерукотворный.

Любовь – она же не только прибавка к пенсии, а в случае чего похороны за казенный счет.

Любовь – это многое. Это и забота о стариках, о детях, о здоровье, о хорошем жилье, о прожиточном минимуме, об образовании, о лекарствах, о пище и воде, о воздухе и природе.

Любовь – это ведь почти все.

Это и аэропорт, в который только вступил, и сразу же наполнился не горечью, но гордостью за свою страну, за Отчество свое любезное, за то, что и красота вокруг, и чистота.

А простор-то вокруг какой, а? Вы заметили, какой у нас тут простор? Это не аэропорт – это просто город какой-то!

И люди? У всех какие-то радостные лица. Вот попадаю домой – и радостно!

А все почему? А все потому, что аэропорт – это визитная карточка.

И так оно всюду. Богатая страна – чудесный аэропорт. Бедная – ужасный аэропорт.

А средняя страна – средний аэропорт.

И запчастей нет.

И легче купить самолет где-то, чем построить его самим.

Так что любовь – это и аэропорт.

А еще это и аэрофлот, у которого не только хорошие самолеты, летающие в грозу и не боящиеся восходящих потоков, но и чудо-летчики, что совершенно спокойно оставляют на земле свои семьи, а сами летят и летят…

– То, о чем ты говоришь, это ситуация аномальная. Она специфическая, – сказал мне Коля.

– Там все аномальное.

– То есть длительный период времени там человек не может находиться?

– Нет. Там дело молодое. Приехать – уехать. Приехать, попробовать себя, получить эту дозу адреналина на всю оставшуюся жизнь и к сорока годам оттуда слинять. Потому что после сорока человек там быстро стареет. В сорок он будет выглядеть как в пятьдесят.

– А почему он там быстро стареет?

– Быстро проигрывает себя.

– А люди сами это видят?

– Нет. Они это не понимают.

– А ты понимал?

– Да.

Господи, как хорошо! Боже ж ты мой, как здорово! И дворцы, и фонтаны, и статуи, и набережные – все в Петербурге имеется, все есть, и все это подарено городу великими людьми.

Вот только Китайской стены у нас нет. Такой, чтоб можно было ее даже из космоса разглядеть.

Зато у нас скоро будет дамба. Вот увидите, не пройдет и пятидесяти лет, как она будет достроена. Пока что только соединили Кронштадт с Большой землей, но то ли еще ждет нас впереди!

А впереди нас ждет перекрытие дельты Невы, после чего возведут заслоны на пути воды.