Над пропастью юности (СИ) - "Paper Doll"

Последние несколько дней её мучали ужасные мигрени. Женщина ужасно спала и начинала подумывать о том, чтобы начать принимать снотворное. Эта проблема случалась с ней не впервые и, кажется, где-то в ящике стола ещё должен был заваляться рецепт врача, с которым Дебору стоило отправить в аптеку.

Набросив на плечи халат, Кларисса поднялась со скрипучей кровати и тихо поднялась к комнате сына. Двери были распахнуты. Сбросив с себя разом всю одежду, парень уселся на подоконник в одном нижнем белье и курил в отрытое окно, прежде чем улечься спать.

— Ты опять ошивался у Клеменсов, — укоризненно произнесла мать, не на шутку перепугав Джеймса. Казалось, она возникла из темноты и была всего лишь призраком, прячущимся в затворках подсознания, чтобы выйти в свет в самый неподходящий момент и нарушить покой. — И я велела тебе бросить эту дрянь, — она подошла к нему и одним резким движением выхватила сигарету, зажатую между пальцев.

В тусклом свете луны её лицо отдавало болезненной бледностью. Мешки под глазами выдавали продолжительную бессонницу и глубокую усталость женщины. Среди чёрных, как смоль, пасм волос мелькала седина.

Вместо того, чтобы выбросить окурок через окно, Кларисса сделала глубокую затяжку. Воспитана в пуританских условиях она питала особую слабость к любого рода нарушениям, в которых была предельно осторожна. Родители и не могли подозревать, как молчаливая Кларисса могла втайне воровать у отца сигареты, открывать раньше времени заготовленное на будущее вино и делать по глотку. Она и с Кромфордом занялась любовью прежде, чем тот попросил её руки.

Кларисса смотрела на старшего сына и во многом видела в нем себя. Единственным отличием между ними было то, что она упорно скрывала свои мелкие пороки, когда он превращал их в достояние. И это жутко раздражало в нем, покуда напоминало о том, какой неправильной была она сама. Став достойной женой почтенному мужчине, Кларисса пыталась, как можно усерднее забыть обо всех этих детских шалостях. Строга к сыновьям в равной степени, как и к себе, она всего лишь хотела, чтобы они стали уважаемыми людьми в обществе, не терпимом к ошибкам.

Джеймс не поддавался воспитанию. Парню было уже двадцать, но гнить он начал гораздо раньше. Ей сложно было дать себе отчет в том, когда всё изменилось. В отличие от покладистого Оливера, Джеймс всегда оставался упрямцем, поэтому не было ли подобное поведение всего лишь вопросом времени? И всё же, какая мать могла бы принять то, что ей придется однажды потерять сына раз и навсегда, встретив в нем незнакомца, в глазах которого не останется ничего родного?

Кларисса не могла ничего с собой сделать, но по мере того, как внутри неё пускало корни чувство разочарования, тем более росла в ней и ненависть к собственному сыну. Распутный, разбалованный, ленивый и хитрый — Джеймс олицетворял всё худшее, что она боялась однажды встретить хотя бы в одном из них. Насколько красивой была его наружность, настолько гнилым парень был внутри.

— Отец продал меня, как скотину на убой. Обручил с Мартой Каннингем. Ты что-то знала об этом? — спросил Джеймс, не нарушая ночной тишины, окутавшей их.

— Вот, что для тебя значит брак, — женщина усмехнулась, сделав ещё одну затяжку. Когда Джеймс так же резко вырвал окурок из её руки и выбросил, она лишь плотнее запахала халат, попятившись от прохлады, которой парень упивался сполна. — Животный убой.

— Ты знала об этом? — он упрямо повторил вопрос, выжигая в ней глазами дыру.

— Скажу больше, это была моя инициатива, — женщина посмотрела на сына с ехидной улыбкой на тонких губах. — Марта именно та девушка, в которой ты нуждаешься.

— И что же заставило тебя так решить? — Джеймс сжал с силой ладони, поджал губы, сдерживая злость, охватившей всё тело.

— Она терпелива, упряма и своенравна, — Кларисса загибала по пальцу, перечисляя достоинства девушки. — Она заставила бы тебя наконец-то остепениться и взять себя в руки, поскольку ты стал нарушать уже все границы позволенного. И нам пришлось приложить большие усилия, чтобы уломать её отца на эту сделку, поскольку такой зять, как ты, вряд ли кому-то нужен.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

— И что же стало решающим аргументом?

— То, что она любит тебя, дурак, — мать поморщилась от одного лишь этого глупого слова, будто то было горьким на вкус. Она проигнорировала его вопрос о любви к отцу, удалившись молчаливо из комнаты, а теперь с таким презрением говорила о любви другой девушки к её же сыну.

— Тем не менее, никто не удосужился спросить у меня, люблю ли я её.

— Ты никого не любишь. И никогда никого не сможешь полюбить, — слова матери вторили Фрее. Обе были правы, но больше всего Джеймса поразило то, как он во второй раз вспомнил о девушке, и в этот раз это было едва уместно. С уст Клариссы это звучало не намного обиднее, чем з уст незнакомки, ведь парень был категоричен в своем мнении насчет иллюзорности понятия любви и ни в коем случае не был намерен поддавать его сомнению, чего бы ему это не стоило. Но всё же, тон, с которым это было произнесено, был жестоким. Будто неспособность любить делала его ужасным человеком, не заслуживающим любых благ жизни. Будто это было патологией, болезнью, что отделяла парня от здорового общества, принявшем за норму другую идею. Будто это было чем-то совершенно неправильным и бесчеловечным.

— Совсем, как ты? — произнес Джеймс, прежде чем ладонь матери оставила на его щеке звонкую пощечину. — Плевать, я не женюсь.

— Ты сделаешь это, и никто тебя даже не спросит, — зло процедила мать.

— Вы не можете насильно затащить меня в церковь.

— Ты сам придешь. Ведь отец уже заморозил твой счет в банке. На любой работе ты долго не продержишься, будем честны друг с другом. И когда ты будешь на мили, и все твои названные «друзья» тебя бросят, ты вернешься и согласишься на любые, поставленные условия, потому что выбора у тебя не останется. Поэтому либо ты берешь себя в руки, как можно скорее, либо убираешься из отцовского дома и больше туда не возвращаешься.

Джеймс не смел перебивать её пламенную речь. Угроза отца уже была в действии, и почувствовать её влияния парень не мог только по той причине, что ещё не представилось возможности. Действовал Кромфорд быстро, чего у него нельзя было отнять, но в то же время жестко.

Родители намеревались сломать его, подчинить себе, чему Джеймс ещё больше воспротивился. Он смотрел на мать, на лице которой отображалась вялая гадкая улыбка, безжалостность которой толкала его на совсем дурные помысли. Парень хотел удушить её, ударить головой о стену, выбросить в окно. Сделать что-угодно, только бы стереть самодовольный вид с её осунувшегося худого лица.

Она же в свою очередь упивалась растерянностью сына. Вспышки злости опаляли глаза, что в темноте выдавались ещё темнее прежнего, и их жар подогревал её кровь. Кларисса чувствовала, как всё становилось на свои места. Предвкушала поражение Джеймса перед трудностью реальной жизни, не испытывая к нему ни капли жалости или сострадания. Она была жестока в своем отношении, но это едва ли выдавалось ей неправильным. Кларисса всего лишь хотела, чтобы её сын стал таким, каким должен был стать — достойной заменой и крепкой опорой мистеру Кромфорду.

— Я отправляюсь в Оксфорд завтра первым же поездом, — небрежно бросил парень. Он достал из-под кровати чемодан, открыл резко дверцу шкафа, из-за чего та чуть не отвалилась, и принялся незамедлительно собирать свои вещи.

— Надеюсь, ты помнишь, благодаря кому ты всё ещё продолжаешь учиться там? — фыркнула мать, присев на подоконник. Она наблюдала за безумием сына с долей насмешки. Он надеялся убежать от того, что было неизбежным.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

— В этом году всё измениться, я тебя уверяю, — бросил парень, продолжая небрежно забрасывать вещи в чемодан. Прежде этим занималась Дебора, но не мог же он разбудить её посреди ночи? А даже если бы и сделал бы это, она вряд ли согласилась бы ему помогать в столь поздний час. Девушка умела быть терпимой, вежливой и обходительной лишь с его отцом и матерью, но точно не с ним и наверняка не с Оливером.