Из жизни собак и минотавров - Михаил Кривич

Кошкина тревога передалась ему, и он, еще не ведая, что им угрожает, принял боевую стойку и зарычал. А кошка прилегла, распласталась у двери в подсобку и замерла, нервно постукивая хвостом об пол, и вдруг, словно от удара током, взлетела в воздух и исчезла за дверным проемом. В подсобке происходила какая-то возня, будто ханыги перебрасывали с места на место мешки. Но Тимофей знал, что его славные собутыльники Виктор и Виталий давно уже на нетвердых ногах покинули магазин.

Он не успел оценить ситуацию и принять решение, как в зал, тряся головой, влетела кошка, и в тусклом свете дежурной лампочки Тимофей разглядел жирные черные пятна на ее морде и груди. Кровь! – догадался он. Но еще до этой догадки Тимофей учуял запах крови, враждебный запах чужаков.

Подымая шерсть к бою, Тимофей медленно, напряженно двинулся к двери, за которой, чуял он, и был теперь некий смертельный рубеж, но кошка опередила его – снова бросилась в непонятную ему схватку и через секунду-другую вернулась со свисающим из пасти бьющимся комком шерсти. И сразу же вслед за ней в дверях возникли эти твари – числом с десяток.

Тимофей не распознал их, не успел даже мысленно, для себя, дать им имя, но, как тогда, во время схватки с брыластым Ермаком, его уже накрыло с ног до головы, обожгло едкой серной кислотой лютой концентрированной ненависти.

И он с угрожающим боевым рыком кинулся в гущу тварей. Отбросил первую грудью, поймал на лету, хрястко перекусил и отшвырнул, мотнув головой. Не делая паузы, Тимофей ухватил вторую крысу и в мгновение тем же манером расправился с нею. Затем с третьей, четвертой. Отшвыривал их, мертвых, одну за другой, шаг за шагом, труп за трупом, продвигался к двери в подсобку.

А они, мерзкие гладкохвостые твари, все прибывали и прибывали, было их уже не десяток, а, казалось Тимофею, добрая сотня, они обтекали его серым пищащим потоком, прихватывали острыми игольчатыми зубами, и его благородная собачья кровь смешалась с подлой крысиной.

Тимофей сражался молча – рычать не мог, глотка забита крысиной шерстью. Он оставался верен своей боевой манере – на каждую крысу уходило у него не больше секунды, но полчище врагов не убывало, а прибавлялось, и ему уже приходилось буквально стряхивать с себя сразу по несколько повисших на нем тварей, отбивать их грудью и головой, чтобы проложить себе дорогу вперед. Вперед – куда? У него не было ясной цели, ориентир – дверь подсобки – он в пылу сражения давно уже потерял, но знал, что его шанс выжить и победить – в непрерывном движении и еще в страхе, в котором он удерживал крыс, уничтожая их по штуке в секунду.

Где-то рядом бесстрашно сражалась кошка, Тимофей слышал ее жуткие вопли, время от времени краешком глаза фиксировал ее отчаянные прыжки – выгнувшись, она взлетала над серой тысячезубой массой, отряхивалась от ее комков и снова в нее проваливалась.

Потом кошка исчезла из поля зрения Тимофея – кровь заливала глаза, он видел лишь серое месиво перед собой, вокруг себя, серое ненавистное месиво, через которое надо было во что бы то ни стало пробиться. Рывок вперед в гущу тварей, короткое движение пасти, щелчок челюстей, бросок – очередная безжизненная жертва отлетает прочь. И снова рывок. Он не успевал выдохнуть и вдохнуть, ему не хватало воздуха, отчего израненные бока судорожно подымались и опадали. Еще немного, и силы пойдут на убыль, он осядет на лапы, не сможет больше идти вперед, и острые крысиные зубы вопьются в него со всех сторон. Тогда наступит конец. А пока – вперед! Рывок, щелчок челюстей, бросок…

Внезапно Тимофей уловил, что нескончаемый отвратительный писк наседавших на него тварей резко изменил свою тональность. Тимофей не знал крысиного языка – ему до сих пор просто не доводилось с ним сталкиваться, но он почувствовал: агрессивность и злоба уступили место страху, панике. И точно: в колышущейся, наседавшей на Тимофея серой массе появились пустоты и бреши, теперь перед его глазами мелькали уже не оскаленные морды с горящими в полумраке зелеными бусинами-глазками, а горбатые спины и безобразные голые хвосты. Он на мгновение растерялся – не знал, как, за что хватать этих тварей. И тут же нахлынуло торжество – это он, Тимофей, обратил в бегство бесчисленное вражеское воинство. Он победил!

На плечах беспорядочно отступающего неприятеля Тимофей ворвался в подсобку. Последние твари проносились мимо него и серой пеной, как остатки грязной воды в раковине, утекали куда-то за мешки с гнилой картошкой, где, должно быть, таились неведомые ему крысиные ходы и лазы. По инерции он задушил парочку замешкавшихся зверьков и остановился. Кислота ненависти постепенно отливала из головы и через дрожащие негнущиеся лапы уходила в залитый кровью пол подсобки. Брезгливо переступая через крысиные трупы, Тимофей медленно побрел в торговый зал.

Кошка лежала на боку и зализывала кровоточащие лапы. Когда она повернула к Тимофею голову, ему показалось, что в глазах ее мелькнула благодарность.

Он доковылял до стены, тяжело плюхнулся возле батареи и, положив голову на лапы, устало закрыл глаза.

Утром Тимофея выбросили на улицу.

Обычно магазин открывала Клава, потом появлялась тетя Шура, успевавшая прибраться с вечера, последними подтягивались неопохмелившиеся и потому злые ханыги. И лишь часам к одиннадцати подъезжал апельсиновый «жигуленок» хозяйки. На этот раз по какому-то стечению обстоятельств магазин отперла директриса. Зажгла свет в зале, увидела сотни дохлых крыс на полу и хлопнулась в обморок. Явившиеся на работу Клава и тетя Шура застали ее лежащей на полу с задранной юбкой, из-под которой выглядывали голубые трико с начесом. Видавшие виды продавщица и уборщица овощного поначалу тоже остолбенели от увиденного, но быстро пришли в себя и стали отпаивать водой хозяйку. Когда та оклемалась, поднялся крик, какого Тимофей никогда в жизни не слышал.

Бордовый рот хозяйки изрыгал ругательства, смысл которых был недоступен Тимофею, их просто не было в его словаре. А физиономия директрисы стала фиолетовой – сравнялась цветом с волосами. Она орала о гребаном зоопарке, который развели в магазине, и антисанитарии, грозилась уволить всех до единого и в первую очередь ханыг. Виктор и Виталий безмолвно стояли в дверях, всем своим видом давая понять, что осознали ответственность за случившееся.

– Вон! – истошно орала эта фиолетовая пришелица с иной, наверняка дурной, недоброй планеты. – Вон! Мать вашу перемать! Вон отсюда!

Она грозила вставить предмет, коим никак не могла обладать – это понимал даже Тимофей, – всем присутствующим в ухо, глаз, нос, еще в какие-то части тела и, тыча унизанным перстнями толстым пальцем в сторону двери, твердила свое «вон-вон-вон».

Уверенные, что хозяйское «вон» относится к ним, ханыгам, понурые Виктор и Виталий продолжали топтаться на пороге магазина. А Тимофей уже понял, что гонят его, и пошел к двери. Кто-то из ханыг успел шепнуть ему что-то ободряющее: мол, не ссы, кобеляка, оторется блядища, успокоится, ты и вернешься. Но Тимофей будто не слышал их. Он вышел на заплеванный тротуар под моросящий весенний дождик и пошел через улицу, не обращая внимания на бегущие машины.

За свою короткую жизнь он уже сталкивался с людской злобой. Но такой черной неблагодарности он не ждал даже от не лучшей части человечества. И впервые пришла Тимофею в голову крамольная мысль: а нужна ли кому его высокая миссия?..

Под осенним дождем Тимофей пришел в овощной магазин и под таким же, нудным, моросящим, даром что весенним, оказался на улице. Как и полгода назад, идти было некуда.

Не обращая внимания на пролетающие мимо, разбрызгивающие грязь машины, Тимофей по диагонали пересек широкую улицу и с опущенной головой потрусил по тротуару. И опять, как полгода назад, перед глазами мелькал движущийся лес человечьих ног, раскисшие клочки газет и обертки от мороженого, вонючие бычки.

Все время, проведенное в овощном магазине, Тимофей совсем не бывал на улице. Три-четыре раза в день он выходил через черный ход во двор, быстренько метил чахлые кустики, обнюхивал в поисках адресованной ему одному корреспонденции скамейки и сугробы, а потом спешил обратно в тухловатое тепло подсобки. Сейчас, вновь оказавшись в суете большого города, он смутно почувствовал какую-то перемену. Вдоль домов, у магазинных дверей понуро стояли немолодые мужчины и женщины с опрокинутыми лицами, в руках они держали кофты, пиджаки, штаны, большей частью бесформенные, ношеные, у ног на тряпицах, газетах, а то и прямо на асфальте были выложены тарелки, книги, гаечные ключи, баночки сапожного крема и прочая совершенно ненужная собаке дребедень. А еще Тимофей заметил новые, приметные ярким своим пластиком будки с обращенными к прохожим стеклянными окошками. Возле одной из таких халабуд Тимофей остановился, привлеченный острым запахом горячих сосисок. Безумно захотелось жрать.