Год порно - Илья Мамаев-Найлз
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Генри вполне мог быть одним из них. Тем более что он действительно был бывшим зэком.
Помнишь, какая была раньше набережная?
Да, только деревья и песок.
Там я и закопал пистолет.
Генри называл себя киллером. В девяностых ему заказали человечка, и он его убил. Наверное. Никто точно не знал. Сам Генри предложил несколько версий. Люди выдавали свое нутро, выбирая, какой из них верить. Марк предпочитал верить тому, к чему в этот день склонялся сам Генри.
Генри был высоким, старым и тощим. С маленькой головой, как у младенца. Только лицо у него было вечно распухшее и словно под анестезией. Генри не глотал слюну вовремя и, когда той скапливалось нестерпимо много, всасывал все внутрь и цокал. Из-за этого с ним было не очень приятно общаться, и все его избегали.
У художника из головы растет антенна, говорил Генри. Она соединяет его с богом. Поэтому я просто трансмиттер, Марк. Я ловлю его сигналы и транслирую их на полотна.
Однажды он пришел со своей музой, которая вдохновила его на создание наиболее удачных картин. Саму женщину нельзя было назвать красивой. Обветренная, раздутая, она походила на мешок с углем. Смеялась по-мужски, с присвистом. Но улыбка добродушная, несмотря на то что пара зубов отсутствовала, а другие были желтыми, с отколотыми уголками. Они пришли просить денег, и женщина старалась быть милой. Это пугало. Она напоминала кортасаровскую бездомную под мостом, и Марк невольно представлял, как лежит с ней у Сены и она лезет своей единственной рукой ему в штаны.
Генри любил рассказывать Марку об искусстве, а Марку на удивление нравилось его слушать. Он даже признался Генри, что хотел переводить художественную литературу, но никто его не взял, да и на жизнь этим не заработать — поэтому переводит порно.
Марк, ты тоже художник. Я вижу антенну на твоей голове. Другие этого не поймут, они никогда не увидят, никогда не почувствуют, но я вижу.
Ну нет, я же ничего не создаю.
Создаешь. Просто твоя антенна направлена на людей.
В детстве Марку казалось, что именно такие люди, как Генри, знают о мире больше всех. Подростком он иногда ездил на электричке в Казань и по пути болтал с бездомными обо всем на свете. То есть просто слушал, как те рассказывают обо всем на свете, — отвечать ему было нечего. Слишком уж мало и хорошо он жил, чтобы это было кому-то интересно. Потом приходили проверяющие и высаживали безбилетников. А Марк ехал дальше, уставившись в окно, размышляя о словах бездомных. Они казались ценнее слов других людей, ведь ничего, кроме них, у его попутчиков давно уже не было. А теперь Марк не верил и им.
Генри подрабатывал маляром. Как-то раз он пришел в запачканной рабочей одежде. Один из посетителей спросил его про картину, а он забыл, что он художник. Открывал рот, из которого тянулась слюнка, и не мог ничего сказать. Марк посмотрел ему в глаза и увидел одуревшую пустоту бесконечности. Наверное, туда и попадают после смерти. От одного лишь ее вида Марку очень захотелось жить.
Зимой деревья покроются льдом, воздух затянет обжигающим паром и Генри будет пьяным избивать свою однорукую музу прямо на крыльце кофейни. Она начнет бить его в ответ, и они закувыркаются, матерясь и издавая нечеловеческие звуки. Однорукая женщина окажется тяжелее и сильнее его. Они столкнут литровку пива, и коричневая жижа примерзнет по всей лестнице. Марк потратит час, чтобы отколоть ее от плитки, и на целый день возненавидит Генри. А потом один из посетителей пожалуется, что картины этого мудака, зэка, убийцы висят на стенах кофейни, в которой сидят приличные люди. Их снимут. Генри перестанет приходить. И они встретятся на улице в последний раз — Марк, Генри и однорукая муза. Те увидят Марка курящим и скажут своими беззубыми ртами, чтобы курил не взатяг, иначе зубы пожелтеют и будут плохо пахнуть. Марк даст им пару сигарет. Они вместе покурят и больше уже никогда не встретятся.
Но еще тепло. И Генри зашел в потертой кожаной куртке и выложил на стойку золотой телефон. Это было глупо, учитывая, что сразу после этого он сказал, что не сможет вернуть долг.
Ладно, я не тороплю.
Генри всосал слюну и цокнул. Потом покачал головой и сказал, что хочет вернуть долг картиной. Уверял, что она стоит больше, чем он должен. Марк отказался платить сверху, и Генри расстроился, но положил пакет с картиной на стойку.
Это моя любимая, сказал он.
Марк даже не достал ее посмотреть. Генри помялся у двери, потом махнул рукой и ушел.
Марк увидел картину только вечером. На ней была изображена девушка с сигаретой, смотрящая куда-то вдаль. Она была прекрасна. Никто бы ни за что не признал в ней однорукую женщину Генри.
* * *
Как-то вечером пришел Игорь. Событие неожиданное, потому что тот пил кофе только по утрам перед работой. Он иногда порядочно подбешивал Марка своим графиком, ведь никто больше так рано не приходил и можно было спокойно читать или спать на морозильнике. Но сегодня Игорь заехал вечером, и было интересно, что у человека могло случиться, что он изменил привычке.
Что читаешь? — сказал Игорь вместо приветствия.
Марк положил книгу обратно на стол. Видимо, кто-то ее сегодня забыл. Ведь Марк не помнил, чтобы у них лежала книга Чавайна. Он, в общем-то, даже не знал, что Чавайн был писателем, хотя и ходил мимо его памятника каждый день.
Ничего. Кто-то просто оставил.
Забывашка, значит.
Игорь улыбался, пока ждал свой заказ, переминался с ноги на ногу и, если Марку не показалось, даже что-то напевал. От непонятной радости у него изменился голос — сделался более звонким, пацанским. Ее, этой радости, было так много, что Игорь и сам хотел ею поделиться. Взяв кофе, он не пошел, как обычно, к машине, а закурил на крыльце.
Что куришь? — спросил Игорь, когда Марк к нему присоединился.
«Мальборо» красный. А вы?
«Бонд компакт».
С армии их не курил.
Игорь спросил, где служил Марк, и Марк рассказал.
А вы служили?
Афган прошел.
Игорь улыбнулся, уставился вниз и затянулся.
В Москву вот как раз еду с сослуживцами встретиться. Десять лет не виделись.
Слушайте, а как там было? В Афганистане. Нормально, что я спрашиваю?
Да как — война, сказал Игорь и рассмеялся. Страшно, конечно.
