Год порно - Илья Мамаев-Найлз
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Хуестрадания, сказал Марк вслух.
В дверь постучали. Ни с того ни с сего Марку стало страшно. Глупая тревога. Как будто задремал днем, проснулся и ничего не понимаешь. Марк закрыл ноутбук и, не дыша, пошел посмотреть, кто там. У самой двери заставил себя сделать вдох, но легкие отказывались надуваться на полную, и получился скорее подавленный зевок. Снова стук. Марк посмотрел в глазок, успокоился и открыл дверь.
Как вы узнали?
Так нам папа позвонил. Давай, помоги деду.
Марк протянул руки, чтобы подхватить телевизор, но дед покачал головой и велел отойти.
Зачем? — спросил Марк, разведя руками. Я не смотрю.
Как зачем? сказала бабушка. А чем тебе тут заниматься?
Марк убрал ноутбук со стола, и дед поставил туда телевизор. Потом он сходил за антенной в машину, поставил на верхнюю полку, подключил и вставил шнур в розетку. На экране захрустел черно-белый шум. Дед подвигал усики антенны, и сквозь шум проступил силуэт новостного ведущего.
За этот год правительством Российской Федерации было выполнено…
Дед провозился пару минут, пока Марк не сказал, что сам потом разберется. Бабушка тем временем ушла на кухню, достала яблоки, пирожки и котлеты. Сунула домашние пельмени в морозилку. Ведерко меда — в шкаф.
Тряпка-то у тебя хоть есть?
Не знаю, я же только въехал.
Дед заметил разбитое стекло на балконе, предложил съездить за новым, но Марк отказался.
Ну и балбес, сказал дед. С отцом так и не разговариваешь?
Нет, все нормально, виделись недавно.
Вот и хорошо, сказал дед и стал пересказывать какую-то кровожадную чушь, которую слышал в новостях.
Телевизор все шипел сбоку, отбрасывая психоделический свет на бабушку с дедушкой. Ребенком Марк нашел кассету с эротикой в шкафу, вставил ее в этот телик и впервые увидел голое женское тело. Тогда ему захотелось кого-нибудь поцеловать. Было интересно, каково это. В восемь лет не так просто найти себе девушку, так что он сформировал из кожи на коленке что-то вроде огромных губ и прижался к ним своими. Губы воображаемой девушки оказались холодными и шершавыми, но чем дольше он к ним лип, тем теплее и мягче они становились.
В душ бы хоть сходил, сказала бабушка. И носки бы постирал. Так никогда себе девушку не найдешь.
Девушек все устраивает.
Бабушка не поверила. Марк пообещал помыться, снова поблагодарил их за все и проводил до двери. Закрыв ее, подошел к телевизору, выключил, вынул шнур из розетки и задвинул поглубже к стенке, чтобы можно было поставить обратно ноутбук.
Пока переводил фильм, снова возбудился и фантазировал о Резеде. Она ему написала, и Марк ее пригласил. Сегодня она была другой, говорила что-то о кино. Кажется, посмотрела Феллини и теперь имела какое-то мнение по поводу его картин. Марк ничего из Феллини не смотрел, но тоже высказывал свое мнение о его фильмах, основываясь на том, что рассказала Резеда. Он осознавал, насколько это глупо, но продолжал. Потом они попробовали заняться сексом на диване, и снова не вышло.
Слушай, может, ты гей?
Нет, сказал Марк и додумал я просто тебя не люблю.
Марк начал рассказывать Резеде о Лесе. Резеда возмущенно вдыхала и выдыхала, как какая-нибудь миссис Беннет. Preposterous, preposterous отдавало у Марка в голове каждый раз, когда Резеда фыркала. Ему было очень смешно и очень мерзко. Он хотел, чтобы Резеда обозвала его как-нибудь, послала, устроила истерику, может, даже ударила — чтобы ему было еще смешнее и мерзотнее от этой ситуации и от себя. Но она только сказала, что ей пора. Оделась и ушла.
Марк остался один. Ходил из комнаты в комнату. Курил, лежал. Потом сел в коридоре в позе эмбриона между двумя холодными стенами и включил музыку. Он думал о том, в какой дерьмовый мир он попал. Ему было очень жаль себя. И стыдно.
* * *
На улице шел дождь, и в квартиру задувал прохладный сырой ветер. Марк лежал на диване, закинув ноги на стену, и рассматривал голени. Там кожа была хуже всего и лопалась, как дно высохшей реки. Знакомых она отпугивала и вызывала у них брезгливость. Из-за нее приятели и не приглашали его к себе ночевать, когда он оказался на улице, — вся квартира потом была бы в белых ошметках опавшей кожи, которые пришлось бы выметать еще с неделю после его ухода.
Я просто оставляю с вами частичку себя, говорил Марк, живший в этом теле с самого рождения и потому искренне не понимавший их недовольства.
Достаточно пробудившись, он сходил в туалет и затем отправился на кухню жарить яичницу. Марк недавно скачал бесплатное приложение — интернет-радио на телефон и теперь включал по утрам то британскую, то чикагскую джазовую радиостанцию и пританцовывал за готовкой. Рядом со сковородкой закипал кофе. Марк включил свет и навис над джезвой — Андрей, бариста-сменщик, сказал, что это правильное название турки. Когда крема достигла верха, Марк взял кружку и медленно перелил в нее кофе.
Пока никто его не видел, Марк воображал о себе что угодно. Его слипшиеся кудрявые волосы щекотали щеки, и, попивая кофеек на скрипучем стуле в дождливом солнечном свете, он ощущал себя французским романтиком середины двадцатого века. Его так радовало это ощущение, что в ушах звучал давно выключенный джаз и Марк отбивал рукой ритм. В такие моменты он забывал, что живет в мало кому известном провинциальном городке, где люди привыкли радоваться другим вещам. И что вот это вот все им было непонятно и даже пугало. Буквально на днях Марк сидел на набережной с томиком Томаса Вулфа в оригинале. Прохожие смотрели на него как на чужого. Один мужчина даже спросил, откуда Марк к ним приехал, и тот рассмеялся.
Я местный, сказал Марк, чем очень озадачил мужчину.
В этом было мало веселого, ведь за границей или в больших городах Марк чувствовал себя еще более чужим. А своим он не был нигде. Пару лет назад он осознал положение дел, и оно его не напрягало. Наоборот, делало счастливым, ведь он был не такой, как все, а значит, ему не грозила эта бессмысленная, всеми миллион раз прожитая жизнь. Но в последнее время все немного изменилось — кажется, Марк был уникален не как какой-то гений, которого боготворят веками после смерти, а как неудачник. Уникальный
