Распятие. Повесть из Пражской жизни - Сергей Яковлевич Савинов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Лежа в постели, Филиппов глядел на раненого, вспоминал как он сам лежал с пулей в ноге. Нет, он не лежал, он полз и полз под жестоким огнем. Полз не по траве, а по пыльной дороге, потому что вокруг было сжатое поле.
Привычным движением Филиппов погасил свет и лег на бок, но заснуть не мог. Разбуженные картиной воспоминания гнали сон. В воспоминания вплетались отрывочные мысли о Крафте, потом вспомнилось, как он, сам раненый, встретился с матерью. Это в последний раз он видел родной дом… Широкий двор, поросший травой, не такой как эта… без крови… Как у этого раненого слиплись волосы… Вот 3 на пологом склоне у серого деревянного забора, какие бывают в Карпатах, стоит девушка в вышитой сорочке и краснокоричневой юбке с узором. Она что-то поет, но никак не расслышать…
Впрочем, это уже сон.
ГЛАВА VII
Получив картину, Филиппов словно успокоился. На следующий же день он заказал раму, прикинул где повесить. Вечером зашел к Андриевским и рассказал о подарке.
— А сам то художник безнадежен? — спросила Анна Петровна.
— Да… то-есть, я не знаю еще наверно. Мне Крафт… он сам еще не знает. Я думаю, это пройдет.
— Вот вы какие! Говорите о страданиях людей, хотите избавить их от ужасов грядущей войны, а ничего не знаете о близком человеке.
Филиппов начал оправдываться, горячо и обиженно, словно он был виноват.
— Как я могу вам сказать что-нибудь точное о состоянии Крафта, если даже его брат, который во всем этом страдает больше всех, и тот ничего не знает! Ведь это не ангина и не дифтерит! При психических заболеваниях…
— Да, все это так. И все таки вы больше заинтересованы, нет, вам ближе сама идея, чем живой человек. Причем и самая идея сумбурна! Ну, что мы можем с вами сделать, чтобы в будущем не было войны?
— Я да вы, Анна Петровна, — ничего, но если нас будет много, если таких взглядов будет придерживаться большинство, то вряд-ли удастся большинству навязать свою волю. Даже не так: вряд-ли большинство можно будет увлечь мыслью о новой войне.
— Знаешь, дружище, — заметил Николай, — все это мечтания. Как посмотришь с холодным вниманием вокруг, как почитаешь исторические книги — всегда и везде люди воевали и всегда воинские подвиги привлекали к себе больше всего.
— Но это не значит, что так должно быть! Привлекали и богатыри, но их уже нет!
— На их месте полководцы, авиаторы. Да и просто физическая сила влечет к себе. Посмотрел бы ты на толпу, ревущую от восторга на боксе!
— Неужели ты, Коля, и бокс считаешь достижением культуры?
— Конечно, нет. Это варварство, но толпу-то к нему влечет! Теперь прибавь сюда хлесткий политический лозунг, этакое освобождение от тирании своих страждущих братьев, и дело готово! Толпа, то есть большинство, будет реветь от восторга и попрет. Всегда найдутся смельчаки, которые своим примером увлекут, свалка будет на славу и только грядущие историки спокойно и бесстрастно объяснят, что все дело было в торговых рынках или амбициях немногочисленной политической группы…
— Если так смотреть на вещи — грустно жить!
— Или хочется вернуться к богатырям!
— Почему к богатырям?
— Да потому, что они были более гуманны, чем современные вожди! Ведь это чудо как хорошо: выходят двое, полосуют друг друга и кто победит, того сторона и выиграла. Но раненый-то или убитый ведь один! А тысячи живы и здоровы, тогда как теперь вожди остаются живы и здоровы, а миллионы людей лежат на носилках или в могилах.
— Знаешь, Коля, тогда лучше начать пить горькую! Плюнуть на всех и все, забраться в конуру и пить без просыпу.
Чуть скрипнула дверь и в комнату вошла Ирина. В гладком сером платье она выглядела совсем девочкой.
— Я не помешаю?
Филиппов встал, поклонился. Анна Петровна быстро взглянула на сестру, не то насмешливо, не то удивленно. Филиппов поймал этот взгляд.
— Здравствуйте!
Ирина протянула ему руку и еще раз спросила:
— Я не помешаю?
— Что за вопрос! Мы тут решаем мировые проблемы о мире всего мира… Андрей Павлович рассказывает интересные вещи. О сумасшедшем художнике. Помнишь, я тебе говорила?
— Дело ведь не в художнике, Анна Петровна!
— А по моему — в нем! Вы забываете о живом человеке ради абстрактной идеи, а ведь вся-то идея ради живого человека! И вместо того, чтобы запить горькую, как вы предлагаете, не проще-ли помочь живому человеку?
— Да и зачем оке пить горькую, :— возразил Николай, — но уехать на лоно природы и пожить спокойно, без мировых проблем, занимаясь только своим делом, это не вредно, ей Богу!
— Перейти на растительную жизнь… — усмехнулся Филиппов.
— Не бросайся в крайности. Твой Крафт, повидимо-му, очень милый человек, но он бросился в крайность и вот результат. Ни другим пользы, ни себе.
— Я думаю, что в его мозгах непорядок от ранения.
— Ну, вот видишь! Ты сам говоришь — в мозгах непорядок, а зовешь итти за ним.
— Вовсе нет! Ты не передергивай! Ведь основная-то мысль верна: мы, сами пережившие страдания от войны, мы больше других имеем основания предостерегать от войны. Многим издали война кажется привлекательной, издали видны только результаты, только… как бы это сказать… только массовые картины, а детали, то есть, оторванные руки и ноги, простреленные животы, вытекшие глаза — этого всего не видно, как не слышно за победным криком и стонов раненых. Я не увлекаюсь, я очень трезво смотрю на вещи и, правду сказать, мало верю, к моему стыду, в успех пропаганды мира… Человек — жестокий зверь! Но нельзя же сидеть, сложа руки! А потому те, кто могут, да делают!
— Знаешь, это вроде пропаганды вегетарианства. Правда, очень полезно для организма. Правда, не будем убивать курочек и телят. Но я все таки с большим аппетитом съем бифштекс, потому что таковым я создан — человек не жвачное животное!
— Я с тобой и не спорю. Я не говорю о коровах и курах, потому что смешно в наше время быть вегетарианцем. Но мне грустно и больно, что люди не видят, упорно не хотят видеть, что войной спор решается не на долго, а страдания воевавших остаются на всю жизнь. Ведь создали же Красный Крест и уважают его! Теперь надо основать какой-нибудь Зеленый или Золотой Крест для охраны уже не больных и раненых, а просто мирных людей,
