Черное. Белое - Ирина Завалишина

Внезапное появление мамы совсем сбило с толку. Она не может, она не вернет меня к жизни!

Не знаю, сколько я проревела, но слезам удалось обессилить меня.

Судороги прекратились; рука тоже больше не поднималась, чтобы, ударив по полу, выразить протест. Я была похожа на мертвую: если не считать того, что сердце и пульс бились, а неровное дыхание толчками и с шумом выталкивало воздух.

– Вика? Вика?! – испуганный голос мамы сначала доносился издалека, но очень скоро я услышала его совсем рядом. Сейчас меня оглушит новая волна реальности. Мамочка, зачем же ты еще больше мучаешь меня?

– Вика? – с все возрастающей тревогой повторяла она.

Я искала в себе силы для ответа, но забыла, какие мышцы нужно напрягать, чтобы произнести слова.

Мои плечи дернулись, и я поняла: это мама потрясла меня.

Стараясь хотя бы открыть глаза, я прилагала усилия: веки склеились из-за слез.

– Скажи хоть что-нибудь! Что случилось? Я сейчас же вызову врача.

Я издала протестующий стон.

– Я вызову врача, если ты сейчас же не скажешь мне, что случилось, – от тревоги голос у мамы дрожал, но слова звучали мягко – она уговаривала меня.

Она спрашивает, что случилось. Если бы я даже попыталась что-нибудь выдумать, ни один из придуманных мною вариантов не объяснил бы маме мое состояние. Я не хотела говорить ей правды, потому что мама все равно не поймет всего смысла произошедшего – этого никто не сможет понять.

– Открой глаза! Посмотри на меня! Что случилось?

Глаза я открыла, но посмотреть на маму не смогла.

Она вынуждала меня сказать вслух то, о чем я не хотела даже думать, потому что мысли уже извели меня до конца. Что со мной будет, если я озвучу эти мысли вслух?

Сказать, но не услышать собственных слов. Сказать, не думая о том, что говорю.

– Дочка, ответь! – мама торопила меня, вытягивая информацию.

Не слушать собственных слов.

Выбрав себе точку в пространстве, я бездумно уставилась на нее.

– Мы с Марком расстались.

Язык еле повернулся, чтобы произнести это, а слова иглами воткнулись в горло, застряли там. Я судорожно глотала, только увеличивая давление игл, но, не избавляясь от них.

Не получилось. Я не умею отключать чувства.

Рана в груди опять зашевелила своими покалеченными клетками, а мне еще пришлось сдерживать стон, чтобы его не услышала мама. Пульсация в крови возобновилась, яду стало больше – одна фраза, сказанная мною, принесла с собой много, очень много запасов яда, игл, кислоты, призванных драть мою душу.

А мозг громко повторял мои слова: «Мы с Марком расстались. Мы расстались».

Мамочка, зачем же ты заставляешь меня говорить?

Мы расстались.

Нет. Я не приму эту реальность. Я не могу принять эту реальность!

Глаза, ставшие тяжелыми и липкими от слез, вновь заволокла стеклянная пленка, не позволяющая пролиться новому потоку слез.

Но это не важно – с недавних пор слезы перестали приносить облегчение.

Я устала.

Мама сидела рядом – она не могла подобрать слов, которые бы успокоили меня сейчас, потому что таких слов не существовало.

Мне хотелось остаться одной, чтобы никто не задавал вопросов. Чтобы мне не пришлось озвучивать ответы.

Мама молчала. Наверняка ей много о чем хотелось спросить, но она молчала.

Внезапно я вспомнила, что она должна была думать, будто рассталась со мной два года тому назад. Эта информация была такой далекой, точно из другого мира. Да, все это действительно из другого мира.

Может быть, я все-таки попала в Ад? Но я представляла его совсем по-другому.

Это не Ад, потому что здесь нет Марка.

Здесь нет Марка.

Еще порция яда. Почему он не отравляет меня?

Теперь этот мир – новый для меня. И лучше бы никому никогда не знать такого мира. Он губил меня, но оставлял маленькую часть, из-за которой я не могла погибнуть полностью – мне приходилось жить.

Так почему мама вела себя так, словно не подвергалась никакому гипнозу?

Марк провел обратный гипноз – мозг выдал ответ с такой же скоростью, с какой выдавая все остальные мысли.

– Переляг на кровать, – потребовала мама.

Кровать? Зачем?

– Давай, вставай же! – Она придерживала меня за локоть. – Сейчас я принесу тебе чай.

Чай? Она хочет, чтобы я пила чай? Она хочет, чтобы я продолжала жить, пить чай, смотреть телевизор, ходить в академию, общаться с людьми?

Она считает это возможным?

Но мне казалось, что я не могу дышать – тем не менее, я дышала. Воздух, проходя через дыхательные пути, причинял боль, застревал на невидимых препятствиях, но ведь я дышала.

Мама упорно тянула вверх мой локоть, а я не смела грубо отдернуть его.

Движения приносили боль, потому что кровь начинала переливаться быстрее. Раны на теле заныли с новой силой.

Я попыталась вздохнуть, но воздух почему-то не доходил до конца. Мне казалось, что я не могу вдохнуть его так, чтобы наполнить легкие полностью. Я попробовала еще раз, но чувство насыщения дыханием и кислородом опять не появилось. Без сомнения, я дышу, но не могу надышаться.

Через пару минут я лежала в кровати, не понимая, в чем разница – то же самое было, когда я лежала на полу. Боль и мысли никуда не делись.

Еще через пять минут мама силком заставила меня выпить кружку чая. Только из-за нее я взялась за это неприятное дело, с ужасом ощущая, как противная жидкость течет по горлу, задевая иглы, застрявшие там. Глотать было больно.

Мне нужен Марк. Я не могу без него жить.

Сердце продолжало издавать болезненные удары, царапая грудь изнутри. Было такое ощущение, что кто-то скребет когтями по моим внутренностям. Это ощущение усиливалось, когда я пила чай.

Мама больше не трогала меня. Она только очень часто подходила к кровати, внимательно смотрела, и на каждый такой подход мне приходилось реагировать: хотя бы моргнуть.

Как и предупреждал мозг, в эту ночь я не спала. Сжимая зубы, я терпела. Терпела боль, которую, казалось, невозможно было вытерпеть.

Марка больше нет со мной.

К утру я поняла, что боль не исчезнет. Я знала это, но теперь убедилась со стопроцентной уверенностью.

Привыкнуть к боли я не могла.

Смириться с потерей – тоже.

Так и не поднявшись с постели, к обеду я опять заплакала. Стеклянная пелена, покрывавшая глаза, то исчезала, то появлялась. А мысли – не исчезали никогда. И боль тоже.

Скоро мама не выдержала обета молчания, который мы обе хранили.

– Все, хватит. Вика, прекрати. Жизнь идет дальше.

Жизнь идет дальше! Это самые глупые слова, которые я когда-либо слышала.

Нет, я ни за что, никогда не смирюсь с такой жизнью! И не важно, что мозг твердит, будто у меня нет выбора. Выбор должен быть, просто, я его еще не нашла.

– Ты хочешь есть?

Говорить что-то я не хотела, дабы с губ не сорвались мысли, поэтому я чуть покачала головой.

– Я приготовлю твою любимую запеканку.

От одного упоминания о еде, меня затошнило. Как объяснить маме, что таких понятий, как «еда», «вода» и многих других, ранее имевших место в жизни, для меня больше не существует?

Я чуть более энергично покачала головой. Мама, ну пожалуйста, не заставляй меня говорить!

– Я приготовлю, – не обращая внимания на мое сопротивление, сказала она.

Тошнота подступила к горлу, как только я представила, что по дому разнесется запах приготовленной еды.

– Пожалуйста, не надо, – пересилив колющую боль в горле, прохрипела я.

Она не стала готовить сейчас, но к вечеру ее терпение закончилось.

Я лежала на кровати, продолжая бессмысленную борьбу с мыслями, с болью и отчаянием. Что мне делать? Как принять жизнь, смириться с которой я никогда не смогу?

Когда вечером мама подошла ко мне с подносом в руках, я как будто впервые увидела ее глаза. Она целый день крутилась возле меня, но я не смотрела на нее. А сейчас увидела, как она переживает. Во взгляде было столько боли и тревог.

Но все это казалось мне далеким. Это ничего не значило по сравнению с той болью, которую чувствовала я.

Мне пришлось поесть, хотя все мое существо противилось этому. Преодолевая приступы тошноты, я по чуть-чуть глотала пищу. Я не могу сказать, что я не чувствовала вкуса. Любимая прежде запеканка была горькой, противно горькой. Я старалась не дышать носом, потому что запах усиливал тошноту.

Мне показались вечностью те несколько минут, что я давилась запеканкой. Но зато мама отстала от меня.

Через полчаса меня вырвало.

На следующий день ничего не изменилось. Совершенно ничего.

Разве что я устала. Бесконечно устала! Сон упрямо не шел ко мне и не давал забвения. Я продолжала молить о смерти, но уже как-то машинально, с меньшим рвением. А к вечеру прекратила совсем.

С постели я не вставала, потому что каждое движение приносило дополнительную боль. Движения были противоестественны, они не вязались с жизнью.

А рана в груди продолжала кровоточить.

В понедельник я встала с постели, потому что мама вытащила меня из нее. Она сказала, что сегодня будет мой последний день, когда она разрешает мне лежать в кровати. Завтра я должна пойти на учебу.