Операция «Молот». Операция «Гадюка-3» - Уолтер Уэйджер

Государственный секретарь всем своим видом выражал полнейшее недоумение. На лице директора ЦРУ была написана искренняя озабоченность, министр обороны, похоже, колебался между искушением произнести гневную тираду и позывом к рвоте. Генерал Крейн моргал и сглатывал слюну чаще, чем обычно. Они были потрясены, но не испытывали недоумения. Артур Ренфрю Гросвинор, трезвомыслящий, культурный человек, который никогда не суетился и не терял головы, был в недоумении.

— Я не понимаю, — изрек он размеренным голосом старого новоанглийского аристократа. — Это бессмыслица какая-то.

— Боже ты мой! — произнес Дарби.

Гросвинор насупился, его покоробило столь вульгарное выражение чувств.

— Мистер президент, — вмешался в разговор Майклсон с хладнокровием, присущим главе ЦРУ, — что вы имеете в виду под словом «грозят»? Они предлагают какую-то сделку, требуют выкуп?

— У них есть некий план, — ответил Стивенс.

Сейчас Гросвинор наложит в штаны, подумал Винс Бономи.

— Правительство Соединенных Штатов не заключает сделку с убийцами! — заявил государственный секретарь.

Президент устремил взгляд на генерального прокурора.

— А вы что скажете, Билл?

Фрост пожал плечами.

— Я слушаю. Бьюсь об заклад, мистер президент, вы еще не все сказали, — ответил он.

— Давайте мы все послушаем! — предложил Стивенс.

Спустя тридцать секунд все услышали потрескивание в динамике-усилителе «горячей линии», связывающей Белый дом со Стратегическим авиационным командованием, откуда звучала магнитофонная запись разговора Маккензи с Деллом.

Они напряженно слушали заявление Делла о том, что заключенные контролируют шахту «Гадюки-3» и кнопки пуска межконтинентальных баллистических ракет, что налетчики готовы запустить все ракеты, если правительство не уступит требованиям, и что выдвинутые условия не подлежат обсуждению. «Это пакет требований!» — услышали они предупреждение бывшего майора — и, затаив дыхание, замерли в ожидании объяснения, что же это за «пакет».

— Он состоит из трех частей. Первое — деньги. Наличными. Нас тут пятеро — добропорядочных американских капиталистов — и мы хотим получить по миллиону долларов на нос. Мы требуем пять миллионов долларов использованными купюрами — такова наша цена сделки.

Министр обороны Дарби всплеснул руками.

— Второе — наш уход. Мы хотим покинуть пределы Соединенных Штатов. Средство передвижения в другую страну — реактивный самолет, весьма комфортабельный, весьма необычный реактивный лайнер. Вам ничего не будет стоить зафрахтовать такой самолет, потому что он у вас есть. Я говорю о самолете «ВВС — номер один».

«ВВС — номер один» был личным самолетом президента США.

— Третье — гарантии нашей безопасности, — продолжал Делл. — Не то что бы мы не были патриотами или не доверяли нашему правительству, мы просто не доверяем вам — именно вам. Поймите, тут нет личной обиды, но многие главы государств так часто лгали и нарушали свои обещания, что мы просто утратили наивную бойскаутскую доверчивость. Вы можете сыграть с нами какую-нибудь грязную штуку или просто убить нас, когда мы вылезем из этой «ямы». Вы даже можете подсунуть в мешок с деньгами высотную бомбу, так что нас разорвет на куски в воздухе — ведь именно так арабские террористы взорвали тот швейцарский самолет.

Мы требуем заложника, который проследовал бы с нами весь путь с момента взлета до посадки.

— Ну, теперь Гросвинора просто наизнанку вывернет, — рассудил Бономи.

— …Нашим заложником будет президент Соединенных Штатов!

16

Последнее заявление произвело эффект разорвавшейся бомбы.

Майклсон чуть не выронил трубку, Дарби вскочил на ноги и окаменел, а генерал Питер П. Крейн — кавалер двух крестов за выдающиеся заслуги в авиации, одиннадцати прочих американских боевых наград и девяти наград государств — членов НАТО, прошептал некое проклятье — почти неслышное за исключением одного слова: «ублюдки». Маккензи не сообщил ему о требовании заложника, и теперь начальник штаба ВВС понял, почему: главкомстратав не осмелился произнести этого, даже по скремблеру.

— Это абсурдно, — заключил без колебаний государственный секретарь.

— Смешно! — добавил он секундой позже.

Далее он скажет «неслыханно!», подумал президент.

— Неслыханно! — фыркнул Гросвинор.

Артур Ренфрю Гросвинор — тонкий дипломат, размышлял Стивенс, но он стопроцентно предсказуем.

— Момзеры! — рассудительно заметил генеральный прокурор.

Высшее должностное лицо Соединенных Штатов кивнуло. Он уже и раньше слышал, как Фрост употреблял это слово на идиш. Оно означало «ублюдки».

— Да он совсем сбрендил, этот майор! — настаивал Гросвинор.

В этот момент голос Маккензи вновь зазвучал на пленке:

— Да вы с ума сошли!

— Лестью вы ничего не добьетесь — ответил бывший офицер ВВС. — А ваше мнение относительно меня или предложенной сделки роли не играет. Есть только один человек, с которым можно заключить эту сделку, так что вы лучше позвоните ему. И смотрите, без шуток. Позвоните ему немедленно.

— Что генерал Маккензи и сделал, — объявил Стивенс. — Он позвонил мне, а я вызвал вас.

Президент взял телефонную трубку.

— Благодарю вас! — обратился он к человеку в бункере близ Омахи. — Мы скоро снова с вами свяжемся, генерал, ну, и конечно, вы звоните сюда сразу же, как получите какие-либо новости о развитии событий.

Он положил трубку на рычаги красного телефонного аппарата и обернулся к собравшимся.

— Насколько я понимаю, перед нами стоят три проблемы: юридическая, политическая и военная, — размышлял вслух Стивенс, — в порядке возрастания их важности, я бы сказал. И в порядке возрастания их трудности, как можно предполагать. Билл, если все же дело повернется так, что нам придется заключать сделку с этим Деллом и его шайкой, какова юридически наша позиция? Мы можем это сделать? Мы может откупиться от этих преступников и обеспечить им бегство из страны?

— Мистер президент, правительство Соединенных Штатов не может иметь никаких дел с преступниками, — возразил Гросвинор.

Стивенс вздохнул.

— Артур, вы же знаете, что и наше правительство и масса прочих правительств — и британское, и русское, и сотни других — имели дела со всякого рода мерзкими диктаторами и кровавыми тиранами на протяжении десятилетий, — терпеливо сказал он. — Мы не слишком этим гордимся, но надеемся, что когда-нибудь — очень скоро — в этом уже не будет необходимости, но теперь давайте-ка отбросим ложное благочестие. И не будем прерывать нашего генерального прокурора, нашего высшего авторитета в области юриспруденции. Билл?

Фрост пожал плечами.

— Вы же и так знаете мой ответ, мистер президент! — откровенно сказал он. — Но я тем не менее отвечу, ибо полагаю, что вы этого хотите — для протокола, разумеется. Так вот, для протокола! Поскольку конституция вменяет президенту обязанность отвечать за проведение внешней политики государства, и поскольку запуск этих ракет, без сомнения, нанесет ущерб нашей внешней политике, мое мнение: вы можете заключить сделку с этими момзерами.

— А деньги?

— Мистер президент, ежегодно конгрессом выделяются определенные средства, которые глава исполнительной власти страны волен использовать по своему усмотрению, — средства, общая сумма коих безусловно, превосходит требуемые пять миллионов, — отвечал Фрост. — В столь экстремальной ситуации, я бы сказал, вы вполне можете, используя вверенную вам власть, распорядиться этими средствами. Могу предположить, что ЦРУ ежегодно расходует куда большие суммы на подкуп куда более отвратительных лиц — включая и наемных убийц. Так почему бы вам не сделать то же самое?

Майклсон обдумал свою ответную реакцию на это ехидное замечание, но решил, что расквитается с обидчиком как-нибудь в другой раз.

— Давайте не будем играть в детские игры, — добавил генеральный прокурор грубовато. — Если у нас нет иного способа обезвредить этих преступников, мы им заплатим, а я составлю пятидесятистраничный меморандум с оправданием ваших действий. Я просто достану из архива старый меморандум, который был составлен после провала операции в Заливе свиней, и возьму его за образец.

Теперь пришла очередь министру обороны и государственному секретарю злобно скрежетать зубами.

— Сейчас не время для легкомысленных шуток. Все это не смешно, — отрезал Артур Ренфрю Гросвинор.

— Знаю. А я и не смеюсь, — заметил Фрост. — Я слишком напуган, чтобы смеяться, и слишком смущен, чтобы плакать, — добавил он.

Молодец, подумал Бономи. Этот Фрост не позер и не пустомеля.

— Я буду иметь в виду это в высшей степени аргументированное мнение нашего прокурора — просто на всякий случай, если вдруг дело и впрямь до этого дойдет, — заявил Стивенс. — Но, надеюсь, что не дойдет. Так, а как насчет политических последствий?