Улыбка Шакти: Роман - Сергей Юрьевич Соловьев

с ней. Начиная с раннего, когда учил ее читать, писать, думать, смотреть, вести дневник. И потом вовлекал ее во все миры, которыми жил, и делал это безудержно, почти без поправок на ее возможности, возраст, силы. И отпускал как равную. И она возвращалась домой, где не очень-то находила отклик. Но мне казалось, что даже и хорошо – двумя мирами расти, с противоречием, но плодотворным. И такой же ошибкой было мое представление о ее круге друзей, при ее-то открытости, образе жизни, Москве. Оказалось, никого. А я обрушивал на нее все чудеса, но и все то, с чем трудно жить, и особенно в одиночку. А потом… ну ты знаешь, какие яркие годы у нее завертелись, если со стороны смотреть. Столько безоглядных авантюр, стран, романов, мужчин – хватило б и на десяток жизней. Со стороны, а на деле была совсем одна. Пока не встретила этого оксфордского мусульманина. И три года жила в небе с ним. Мне казалось, что потихоньку эта история сходит у них на нет. Мы с ней в то время были на расстоянии, близки по-прежнему, но – на расстоянии, и я не нарушал этой дистанции, думая, что установлена она ею. Так бывало уже, и в Москве, когда жили с тобой, тоже была с ней эта дистанция, ты помнишь. А отношения с матерью у нее не всегда ладились. При том что, конечно, любили друг друга, и потом мать действенно пыталась ее вытащить из этой депрессии, но могла и сказать ей в сердцах: осточертела ты со своей историей, когда уже освободишь нас от нее.

И вот еще что. Однажды в Крыму, когда ей было около четырнадцати, мы вышли ночью на гурзуфский пригорок, чтобы выбрать себе две звездочки на небе, рядом, чтобы всегда, где и когда бы мы ни были врозь, мы могли найти друг друга. И здесь, и после смерти. И было очень важно настроиться перед этим выбором, чтобы чувствовать действительную неслучайность в нем, и чтобы мы совпали, и еще чтобы это было такое созвездие, которое можно было всегда найти в небе. И выбрали, все получилось. И вот теперь я нашел ее письмо, там будет в конце.

Я тебя так понимаю! Все твои сомнения, опасения, какую ответственность ты на себя взял. Но не волнуйся, мы одно целое – семья, я в тебя верю, и этим все сказано. Спасибо вам с Майей за эти теплые добрые слова, сказанные по телефону, и больше ничего не нужно, они дороже всего. Кассиопея и наша с тобой звездочка повсюду следуют за мной, оберегают, словно ты, словно мы, вместе, навсегда. Возможно, через сотни тысяч лет там будем мы на веки вечные. Мечты, они исполнятся, я верю, и ты верь. Наша сила безгранична.

– Бедный ты мой, бедный. Я все эти дни живу с тем, что произошло с Женькой, с тобой – и никак собрать себя не могу, и слов не найду для тебя, и помочь чем – не знаю. Кажется, что после такой близости, какая у вас была – которой я уже не знала, только по письмам, которые ты сейчас приводишь, по твоим рассказам, – уже нельзя было потерять друг друга, что это навсегда. Но дети вырастают, отдаляются, выбирают свой путь, и не всегда можно уберечь и спасти. Я очень тебя прошу: постарайся не винить себя, надо жить, вспоминать лучшее – и быть благодарным за все, чем вы так щедро друг друга одарили. Нет у меня ни смелости, ни мужества – таких, какие есть у тебя, какие были у Женьки. Я могу только всем сердцем переживать вместе с тобой эту боль.

#60. Оцепленный рай

Оставалось пару дней до отъезда из Харнай. Я знаю куда. Я нашел. Именно то место на Земле, которое так долго искал и уже почти не чаял. Где, надеюсь, сойдутся все мои прошлые, настоящие и будущие мечты, обернувшись жизнью. И надо же, в тот же день отношения с Таей подкосились и рухнули. В который раз, но теперь, похоже, насовсем. Еще утром был так переполнен радостью и предстоящим путешествием вдвоем, а к вечеру – как топор в груди, с ним и ходил. И досада оттуда сочилась вперемеж с защемленным счастьем. Покупал снаряжение – ехать-то в тигриные джунгли, надолго, на месяц, с палаткой. Шел в рыбацкую лавку за веревкой, продаваемой на вес, старался припомнить из своей спелеологической юности узлы, чтобы вязать в джунглях перекладины на лестнице из бамбуковых жердей. Собирал аптечку – чтобы помещалось в горсть, не больше. Чертил палаточный домик из солнцезащитной сетки, вычислял сторону треугольника и его высоту, чтобы не ошибиться с метражом. Шел в посудную лавку за кастрюлей, и потом объяснялся на пальцах с жестянщиком, сидящим у дороги, как приделать к ней проволочную дугу, чтобы вешать на перекладину над костром. И в гавань к ремонтникам баркасов – укрепить рукоять ножа – сказали, что могут, но советуют съездить в Даполи, там на рынке сидит глухонемой леонардо, он справится лучше. И возвращался. Не разговаривали. Кроме кратких фраз, неживых. Все было пропитано этим змеиным запахом, даже счастье. Вот именно, каждый разрыв наш я переживал как яд в крови: не насмерть, но и противоядия нет. Надо же, именно сейчас. И как она находит эти моменты, будто поджидает их. Нагиня. Из подземного царства Потала. Может, и во мне, Гандхарве, дело? Может, я слишком обостренно реагирую? Похоже, поеду один. Или с Зубаиром? Все же месяц в джунглях, еще и самых отъявленных, где слонов и тигров как нигде. Смотрю дорогу по карте. А она лежит, отвернувшись к стене. Нет, не лежит. Не услышал, как ушла. В деревню, наверно, поужинать. Или у океана сидит в темноте? Что ж это за узор такой, рвется и шьется по живому и мертвому.

Нашел в сети блогера из тех мест, куда собирался. Индус, натуралист, живет в деревне у самой кромки заповедника Нагархол, за излучиной реки Кабини в Карнатаке. Позвонил ему, спросил о возможности нелегальных вылазок в заповедник. Вроде бы все складывалось. Ходил в гавань к Зубаиру, или он приходил ко мне на веранду, договаривались. Да, вдвоем едем. Не знаю, слышала ли Тая наши беседы, но, конечно, понимала, что происходит. Накануне отъезда полночи мы проговорили с ней и, обессилев, уснули, найдя под одеялом ладони друг друга. Едем втроем.

Дорога заняла два дня, вначале поезд в Карнатаку, потом из Мангалора на автобусе по живописным краям через лесные горы и ущелья. К вечеру доехали до развилки дорог, одна из которых вела к заповеднику, оставалось пару десятков километров, последний отель был здесь, на развилке, сняли два номера.

С Зубаиром происходило что-то странное, он и по природе своей был негромок, а тут совсем стих. Спросил его, не случилось ли чего? Вроде как да, но что – не сказал, да и случилось ли – неясно. Может, этот неловкий состав втроем и наши отношения с Таей? В поезде он жевал пан, но это безобидное. А в номере залег на два дня, не выходя. Открывал мне заспанный, просил дать ему немного времени, все хорошо, мол. Мы с Таей тем временем ежедневно отправлялись на перекладных в сторону заповедника на разведку и к вечеру возвращались.

Да, я вообразил невозможное. Еще в детстве. Жизнь как захватывающее робинзонское путешествие. С той же степенью свободы и открытий неведомых земель и миров, как в незапамятные времена. Не в книгах, а в реальности, казалось бы, уже не оставлявшей этому места. И вроде бы не просто