Воспоминания дипломата - Юрий Соловьев

Между Мадридом и Женевой (1918)

   Первого февраля 1918 г. мы с дочерью выехали из Мадрида. На вокзале нас провожали несколько испанских приятелей, помощник нашего военного агента и участники русского балета во главе с Дягилевым.

   Кстати о балете. Успех труппы Дягилева в Мадриде и Сан-Себастьяне был колоссальным. Кроме того, Дягилев объединил вокруг себя многих представителей художественного мира и почитателей его таланта самых разнообразных национальностей. Будучи в течение долгого времени в испанской столице лишенным всякого русского общества, я был вполне вознагражден появлением в Испании на второй год войны дягилевского балета. Благодаря ему я познакомился с целым рядом музыкальных и других знаменитостей, как например с Игорем Стравинским, Н.Н. Кузнецовой, художником Пикассо, Нижинским, пианистом Рубинштейном, художником Ларионовым и др. Как я указывал ранее, пребывание труппы Дягилева в Мадриде затянулось вследствие той же политики самоуправства второго отдела французского главного штаба. Несмотря на мои настойчивые советы этого не делать, Дягилев как-то сам на себя донес французам. Он сообщил, что в его труппе находится в качестве секретаря австрийский подданный поляк Друбецкий, муж балерины Пфлянц. В результате весь балет подвергся бойкоту, несмотря на то что большим другом Дягилева был Памс, министр внутренних дел Франции и бывший кандидат в президенты республики. Не помогло и то, что в Париже труппа Дягилева была хорошо известна и танцевала там в пользу французского Красного Креста. По-видимому, покровительство не только посла или министра иностранных дел, но даже и министра внутренних дел никакого значения во Франции больше не имело.

   Примерно через месяц после моего отъезда труппе Дягилева удалось покинуть Мадрид, где 70 ее участников уже начали бедствовать вследствие окончания ангажементов. Благодаря содействию того же Артура Гардинга балет, наконец, выехал в Лондон через Лиссабон. Вообще лиц, пострадавших от французского террора, было в то время очень много: таковы были плоды замены дипломатии ее незаконной сестрой - дипломатией военной. Процветала политика виз и других проявлений полного произвола в отношении собственного населения и населения соседних стран, сколь бы нейтральны они ни были. Последние, по мнению французов, должны были как бы войти в пределы их все расширявшейся гегемонии.

   На швейцарскую границу мы прибыли поздним вечером, так как поезд в течение дня довольно долго стоял в Лионе. В пограничном пункте Бельгарде нас ожидал весьма неприятный сюрприз. Оказалось, что швейцарскую границу с французской стороны внезапно закрыли на неопределенное время. Это, впрочем, происходило довольно часто, и потому я не имею основания думать, что подобная мера была предпринята "в мою честь".

   Французский пограничный пункт Бельгард представлял собой небольшой, расположенный в горах городок с крошечной гостиницей, где мы почти в час ночи кое-как разместились.

   Было начало февраля. На улице оттепель и такая слякоть, что невозможно выйти погулять. Мы не знали, куда себя девать. Невольно мы стали относиться к любому французу с той же подозрительностью, с какой местные жители, по-видимому, относились к каждому приезжему в этом затерянном в горах городке, где обыкновенно пассажирам никогда не приходится останавливаться. Чтобы убить время, мы после обеда, который нам приносили в комнату, спускались в кафе, типичное для маленького французского городка, и пили кофе. За соседними столиками сидели неопределенного вида местные жители или агенты охранки и играли кто в шахматы, кто в домино. В первый же вечер ко мне подсел весьма почтенного вида господин с седой бородой и предложил сыграть с ним в шахматы. Было понятно, что это приставленный ко мне агент рангом повыше остальных, но я, конечно, ничем не показал недоверия к моему новоявленному собеседнику и тотчас согласился сыграть с ним партию, которую он любезно мне проиграл. В последующие дни нашего невольного пребывания в Бель-гарде я неизменно играл со стариком две-три партии, и он мне их обычно проигрывал.

   Когда отправится первый поезд, было неизвестно. Дни тянулись томительно и долго. Времени мя размышлений было много. Естественно, больше всего меня занимала мысль о том, как сложатся франко-русские отношения после Октябрьской революции и острого кризиса, явившегося результатом затянувшейся империалистической войны. Показателен был факт того поднадзорного положения, в которое попали все русские, включая и нас, дипломатов, оказавшиеся в пределах досягаемости французов. Иллюстрацией могло служить и мое пребывание в Бельгарде, и все из-за того, что я пытался оставаться русским и следовать русской, а не французской политике.

   Мне вспомнились вся моя многолетняя дипломатическая служба и даже детство. Как известно, еще с конца XVII века русское дворянство воспитывало своих детей на французский лад и само устанавливало французский уклад жизни. То же было и со мной: я стал говорить по-французски раньше, чем по-русски. Мы с раннего детства близки были ко всему французскому, потому что росли в двойственной, франко-русской обстановке, которая облегчила потом заключение франко-русского союза, являвшегося более чем обыкновенным политическим союзом. Он крайне сближал правящие круги бывшей империи и Франции.

   За год до начала моей дипломатической службы еще в лицее мне пришлось быть свидетелем того искусственного подъема, который ознаменовал заключение франко-русского союза. Яркое впечатление у меня осталось от гастролей Сарры Бернар в 1892 г. в Михайловском театре в Петербурге. Помнится, как во время исполнения знаменитой актрисой роли Жанны д'Арк в ответ на сказанные ею с обычным мастерством слова "Et la France renaitra dans la dernier Francais" ("И Франция возродится в последнем французе") театр огласили несмолкаемые аплодисменты. Конечно, уже впоследствии, как навязчивая мысль, меня преследовало представление, что это было время закабаления России французским капиталом и что неприступная на первый взгляд крепость российского псевдонационализма, возведенная Александром III, имела потайную дверь, легко открываемую золотым ключом, находившимся в руках мага и волшебника по финансовым делам графа Витте.

   Не лишены известного интереса были и "народные" чествования прибывшей в Кронштадт в 1891 г. эскадры адмирала Жерве. Толпа требовала исполнения запрещенного до того в России французского гимна - "Марсельезы", часто произнося это слово по-своему, а именно "Митральеза", что по-французски значит пулемет. Вероятно, этой ошибке тогда никто в толпе не придавал значения как предзнаменованию грозных военных переживаний, ожидавших Россию и Францию в связи с военным союзом.