Свет не без добрых людей - Шевцов Иван Михайлович

- Шуму много у вас, товарищи, как бы эта парадная шумиха не заглушила серьезного дела… Оркестр зачем-то притащили. У пожарников, что ли, напрокат взяли? А, Роман Петрович?

- Свой завели, - пробуя скрыть неловкость улыбкой, через силу ответил Булыга, а из зала крикнули:

- Культуру внедряем!

Егоров улыбнулся в зал, ответил на реплику иронией:

- Да-а, культурненькие начальники пошли, без музыки никак не могут. Прямо не начальники, а солисты. Разговаривают с народом только под аккомпанемент духового оркестра. И слушать таких начальников, должно быть, приятно: не говорят, а поют. Верно, товарищи?

И вслед за бойкими выкриками из зала "правильно" раздались веселые хлопки. А Вере казалось, что это вовсе не аплодисменты, а звонкие, хлесткие пощечины директору треста, руководителям совхоза и в первую очередь Булыге. Оживление в зале словно пробудило ее, вывело из минутного оцепенения. Воспользовавшись разрядкой собрания, вызванной язвительной репликой Егорова, Вера незаметно ускользнула из зала. Одна мысль овладела теперь ею: "Он здесь, он вернулся, мы встретимся, мы должны встретиться". Ей, как и Михаилу, тоже хотелось, чтобы эта первая встреча произошла как-нибудь без свидетелей. Юность решительна и опрометчива, юность застенчива и стыдлива.

Ее лихорадило. Руки дрожали, пересохли губы, и это необычное состояние изумляло ее. "Что со мной такое происходит? Почему я волнуюсь?" А щеки полыхали по-прежнему ярко и горячо.

Она вышла на воздух; вечерняя прохлада резко и приятно ударила в лицо. Солнце недавно зашло. Медленно гасла заря. За рекой в гаю залихватски-громко высвистывал и выщелкивал дрозд. Улица была безлюдна, казалось, вместительная утроба клуба проглотила всех жителей центральной усадьбы.

Еще издали Вера увидела свет в окне Михаила. Свет этот, как ни странно, не усилил, а немного ослабил ее волнение. "Надо спокойней, спокойней. Возьми себя в руки…" - шептал ей собственный голос. И вдруг… Вера остановилась и замерла.

В окне его комнаты на фоне электрического света стояли друг против друга, лицом к лицу, Михаил и Нюра. Так могут стоять только близкие люди.

Вера чуть не вскрикнула, невольно прикрыла глаза, чтобы не видеть того, что разрушило и убило в ней светлое ожидание, и затем, круто повернувшись, побежала в гай. Она смутно понимала, что помочь ей скрыться от людей, от самой себя, от всего на свете может сейчас только гай, ее любимый гай; он единственный в мире понимал и любил ее, давал ей радость, душевный покой, вселял надежду. Надежду на что? "Дура, какая я дура!"

Она дошла до речки и не успела ступить еще на кладку, как ее догнал летчик. Он был действительно красив, молод, подтянут и слегка возбужден. В легком плаще он бежал за ней легкой, порхающей походкой.

- Еле догнал, - сказал он бодро и довольно смело взял ее за локоть.

Вера вздрогнула, посмотрела на него зло и презрительно. Сейчас она никого не хотела видеть, а тут, извольте, такая вольность в обращении. Он осекся, неловко повел глазами, но не растерялся.

- Верочка, вы обещали сегодня сказать свое решение.

- Я решила. - Вера остановилась. - Я решила уехать.

- Со мной? - В глазах летчика вспыхнула несдержанная радость.

- С вами? - Вера вскинула на него удивленные, холодные глаза. - Почему с вами? В Москву, домой. Завтра же еду.

По ее виду, по тону летчик понял, что она не шутит. Он готовил себя к ее отказу, но к такому обороту дела не был готов, стушевался.

- Почему? Так вдруг, ни с того ни с сего?

- Так надо. - Голос отчужденный, сухой, с недружелюбными нотками. "Ах, как не вовремя появился этот летчик!" Она уже почти ненавидит его. А в ушах звучит голос Посадовой: "Все красивые воображалы". "Тоже мне, красавец нашелся. Жених…" А жених совсем ласковым, дрогнувшим голосом, с искренним участием спросил:

- Случилось что-нибудь, Вера Ивановна?

- Оставьте меня, ради бога! - Она не хотела оборвать так грубо, знала, что обижает этим окриком человека незаслуженно, но эта даже не фраза, не просьба и не мольба, а скорее крик души вырвался невольно.

Она побежала домой. Через полсотни шагов столкнулась с Тимошей. В руках у него зеленая ветка с тонким сладковатым медовым запахом. Не говоря ни слова, она взяла из рук юноши ветку и уткнулась в нее лицом. Сказала тихо, нежно:

- Ой, как хорошо пахнет! Необыкновенный аромат. Что это такое?

- Клен цветет, - просто ответил Тимоша.

- Клен?.. Никогда не знала, что он цветет. А почему нет листьев?

- Еще не распустились. Он цветет до листьев.

- Приятный аромат. Почему бы такие духи не сделать? А то всякие там гвоздики-сирени выпускают. Правда, изумительный запах?

Не ожидая ответа, она взяла Тимошу под руку и затараторила с поддельной веселостью и беспечностью, которыми хотела скрыть свое состояние:

- Как я рада, что тебя встретила. Хотела в гай пойти, а там один нахал пристал ко мне, пришлось вернуться. Ты будешь моим телохранителем. Согласен?

Она уже хотела вместе с Тимошей пройтись по гаю, проститься с ним: ведь завтра утром ее уже не будет в совхозе. Сегодня последний, прощальный вечер. Она решила твердо - уехать. Но Тимоша не хотел идти, он не двигался с места. Она не понимала его, спросила:

- Что, ты не хочешь со мной погулять?

- Вера! - Голос у Тимоши дрогнул, и рука, неуверенная, дрожащая, достала из кармана бумажку. - Ты только не расстраивайся, Вера. Тебе телеграмма от матери.

- Телеграмма? От мамы? Что с ней? Тяжело больна? - встревожилась Вера.

- Нет. С отчимом случилось… - угрюмо произнес Тимоша.

- А-а, Константин Львович. Что с ним такое? - И голос Веры заметно изменился. Последний вопрос звучал уже без особой тревоги.

- Он… умер.

- Умер? Константин Львович?.. Это как, от чего?

Вера взяла телеграмму и с трудом прочла освещенную гаснущей зарей строку: "Константин Львович скончался. Приезжай. Мама". Нахмурилась, точно пытаясь что-то важное понять и решить, и произнесла после паузы:

- Бедная мама! Ей очень тяжело.

Шли молча. Летчика у кладки уже не было. Где-то за гаем кровавым пламенем разгоралась большая луна. Ручей мурлыкал на отмели молодо и беспечно, точно силился не отстать от неумолкающих птиц. Она облокотилась на плохо отесанный поручень, глядя в темную, густую на вид воду.

- Давай постоим.

Тимоша согласился. Он не знал, что в таких случаях следует говорить. Успокаивать? Но ведь она не плакала и даже виду не подавала, что печальное известие потрясло, ее.

- Ты не любила отчима? - спросил он напрямую после паузы.

- Нет, - честно ответила Вера.

- Ты любишь отца своего? - опять немного погодя спросил Тимоша.

- Совсем не поэтому. - Вера выпрямилась, поправила волосы, уложенные на макушке, дружески коснулась своей холодной рукой горячей руки Тимоши и, увлекая его за собой, решительно пошла в гай. - Совсем не потому, - повторила она уже на аллее, где медовый запах клена слился с запахом молодых листьев боярышника и черемухи. - Константин Львович мне… был совсем чужой по духу. У нас с ним разные не только вкусы, но и взгляды на все решительно. Ты когда-нибудь с Алексеем Васильевичем встречался?

- Один раз. В Москве. - Тимоша готов отвечать на любой ее вопрос.

- Он тебе понравился?

- Ничего. Вообще он человек умный и правильный. Но отец, конечно, умней его и как-то не то что ближе мне, но интересней как человек. Я тебе говорю честно, совсем не потому, что он мой отец. У него многому можно поучиться.

- Да, Захар Семенович - человек необыкновенный. Ты его любишь. И я люблю своего отца. Только очень мало знаю о нем. Совсем-совсем не знаю его. А так хочется. Ведь он погиб. Он был неистовый и, как ты говоришь, правильный. Он не умел подличать. Был похож на своего отца, то есть на моего деда. А дед старым коммунистом был, революционером. Сам из деревни происходил. Мама говорит, что я похожа на отца. А отец - на своего отца. Значит, кровь во мне деревенская. Может, потому мне и дорого все вот это и сердцу близко.