Тирза - Арнон Грюнберг

не может больше так продолжаться. Тебе просто нужно снова влюбиться, так же сильно, как я.

Спустился Атта с толстой книгой в руках. Хофмейстер хотел еще что-то сказать, но проглотил свои слова.

— Это издание на двух языках, — сказал Атта. — Я купил специально для Тирзы. Я на самом деле тоже агностик.

Отец Тирзы полистал книгу, прочел несколько фраз.

— Познавательно, — сказал он. — Весьма познавательно. Но это, конечно, не Толстой. — И чтобы не казаться слишком враждебным, добавил: — Что я еще могу для вас сделать?

— Ничего, — быстро ответила Тирза. — Тебе совсем ничего не нужно для нас делать.

Он пожал плечами, вышел в сад и снова принялся за работу. По крайней мере, дождь прекратился. Он собрал опавшие листья, выполол сорняки и достал бензопилу, чтобы убрать ветки, которые пропустил. Когда так увлеченно работаешь, а в саду столько дел, часы пробегают незаметно.

Время от времени он думал об эпилоге, в который превратилась его жизнь, о домработнице из Ганы, которая, разумеется, не годилась для серьезных отношений. Серьезные отношения — это не только физические контакты по договоренности в определенное время. Но все равно.

Это случилось как-то само собой, неожиданно и к обоюдному удовольствию. В один прекрасный день она стала не только домработницей Хофмейстера, но и его любовницей. Ну и само собой разумеется, с этого дня он стал платить ей немного больше. Женщина из Ганы не только содержала в чистоте его дом, она поддерживала в порядке и его тело, регулируя гормональный фон.

Кроме того, он познакомил ее с одним адвокатом, с которым сам был знаком еще со студенческих времен. Этот адвокат мог быть для нее весьма полезен. Она находилась в стране нелегально, как все женщины из Ганы, но отлично делала уборку. Хофмейстер осознавал некоторую связь между ее сговорчивостью и не совсем легальным положением, но это ему не особо мешало. Это ведь нелегальное положение делало людей сговорчивыми. Может, и сам он был нелегалом, просто не знал этого. Ему нельзя было отказать в определенной степени сговорчивости.

Около шести вечера опять начался дождь. Хофмейстер перетащил весь инвентарь на кухню. Завтра ему предстояло снова упаковать все это добро и увезти домой. Сначала заехать во Франкфурт, а потом вернуться в Амстердам. Там сад тоже нужно привести в порядок. Трава, деревья, кустарники.

Он открыл бутылку вина и выпил целый бокал.

— Тирза! — позвал он.

Хофмейстер выпил еще бокал и снова крикнул:

— Тирза! Ты где? — И отправился в гостиную.

Его дочь лежала на столе.

Ему понадобилась доля секунды, чтобы осознать происходящее. Они не видели его и не слышали.

Стоя в дверях, он, не отрываясь, смотрел на нечто животное, отвратительное, непонятное. Коран до сих пор так и лежал на столе рядом с остатками винограда. «Монополия». Он знал, что должен немедленно уйти, но никак не мог оторваться от этого зрелища, как будто его загипнотизировали. Он не понимал, почему же они не видят его, почему они его не слышат, почему они никак не поймут, что в комнате есть кто-то еще. Он с трудом сумел разглядеть в своей дочери свою дочь сейчас, когда она была вот так распластана на столе, когда ее использовали, ее раздирали. А она что-то бормотала.

Он пошатнулся. Ему стало нехорошо, как будто он съел что-то испорченное, протухшую устрицу, и сильно отравился. У него закружилась голова, он отступил на шаг, но удержался на ногах, ухватившись за кочергу, висевшую на подставке у камина. Йорген Хофмейстер тяжело дышал, как простуженная собака.

Комната кружилась у него перед глазами, но они его так и не слышали. Они продолжали упиваться своей игрой. Ведь так это называется? Любовная игра.

Наконец он добрел до кухни, где выпил один за другим три бокала вина и вымыл лицо и руки.

Потом пошел в сад и, несмотря на дождь, начал выдирать из земли сорняки. Их было особенно много под деревьями и по краям газона. Он работал как одержимый, как будто ему снова было двадцать. Не позволяя себе взять перерыв, не вытирая рук. Так он работал, когда еще были живы его родители, а он сам еще жил с ними в этом доме, он работал как проклятый, потому что родители всегда учили его: счастье только в труде. Спустя полчаса он насквозь промок от дождя и пота и весь перепачкался в земле. Земля была у него везде, даже в ушах.

Хофмейстер вернулся на кухню, вытер руки полотенцем, которое тут же стало черным. Ему было все равно.

Сейчас их было не слышно. Игра, вероятно, закончилась. Разве секс можно называть игрой? Разве это не заблуждение, ведь секс начинается там, где игра заканчивается? Да, так и есть. На сексе все заканчивается, и начинается что-то другое. Действительность, реальность, которую уже нельзя называть игрой. Смерть. В ушах у него был песок.

— Тирза! — позвал он. — Тирза!

Он отправился в гостиную.

На столе лежали айпод, Коран, игральные кубики, которые он, видимо, забыл убрать в коробку вчера вечером. «Монополия». Он взял в руки книгу, снова стал листать. Потом положил на стол издание, похожее на все издания священных текстов, и некоторые старые тома «Библиотеки русской классики».

От его ботинок на полу оставались огромные грязные лужи. Нужно было разуться. Но он не стал этого делать. С волос капала вода. Рубашка прилипла к спине.

— Тирза! — крикнул он еще раз.

Он стал подниматься по лестнице, но на полпути остановился. Он услышал, как в ванной шумит вода в душе, хотя это мог быть и дождь на улице. Наверняка это они принимали душ. После любовной игры. Его супруга тоже немедленно мчалась в душ после того, как они занимались с ней любовью. Как будто Хофмейстер был грязным болотом. Тирза была намного красивее своей матери в молодые годы.

Он снова спустился. В руке он сжимал игральный кубик из «Монополии». Они вечно терялись. Особенно раньше, когда Иби еще играла с ними в настольные игры. Она терпеть не могла проигрывать. И если проигрывала, начинала швыряться кубиками, которые потом, спустя несколько месяцев, обнаруживались где-нибудь за батареей.

На кухне он открыл новую бутылку вина. Своего любимого. Гевюрцтраминер из Италии. Он выпил залпом два бокала и вымыл ботинки. Потом опять выпил, стоя, и почему-то подумал об Эстер, которая хотела отказаться от любви.

Хофмейстер решил съездить за едой, ему не хотелось готовить в их последний вечер. Он хотел быть с ней вместе, быть с Тирзой, быть только с ней одной, наслаждаться временем, которое